|
РУБРИКА: БИБЛИОТЕКА \ СТАТЬИ |
Психология в клинике:
работы отечественных психиатров конца прошлого века
В статье пойдет речь об истории клинической
психологии, которая еще в довундтовскую эпоху предложила собственный путь
опытного исследования психики. Создателями клинической модели были французские
психиатры и психологи; богатый материал содержится также в работах русских
психиатров, традиционные связи которых с Францией были плодотворными и взаимно
интересными[2].
Созданный В. Вундтом интроспективный
эксперимент почти шокировал его современников – настолько он отличался от
исторически сложившихся моделей исследования [35, 36]. Представляя читателям
взгляды Вундта на эксперимент, Г.И. Челпанов осторожно предупреждал, что они
"существенно отличаются от общепринятых: ...гипнотические эксперименты, по
мнению Вундта, не могут быть названы психологическими экспериментами в
собственном смысле, потому что гипнотическое состояние исключает
самонаблюдение" [30, с. 2]. Другой русский психолог, Н.Н. Ланге,
подчеркивал, что, хотя лабораторный эксперимент и открывает новые перспективы,
"действительно объективным" является лишь эксперимент "над
гипнотизированными и над животными" [14, с. 571].
На фоне сложившихся
во второй половине XIX века представлений об эмпирической психологии и психологическом
эксперименте взгляды Вундта выглядели если не крамолой, то сенсацией. Какими же
были эти представления? Исторически первым была клиническая психология – особое
направление эмпирических исследований, в котором аномальное состояние психики,
вызванное болезнью, гипнозом или наркотическими веществами, рассматривалось как
своего рода "природный эксперимент". Основоположниками клинической
психологии были французские психиатры и психологи; ее идеологию разработали
Теодюль Рибо и Ипполит Тэн. Первый, основываясь на идеях английских
эволюционистов Г. Джексона и Г. Спенсера, сформулировал "закон обратного
развития" психических функций (1870): их угасание при болезни идет путем,
обратным развитию и росту, так что первыми нарушаются те процессы, которые формируются
позже других – наиболее сложные, произвольные; последними – низшие функции,
автоматизмы. Его работы носят красноречивое название: "Болезни воли",
"Болезни памяти", "Болезни личности". И. Тэн, кроме того,
считал, что изучение не только душевнобольного, но и артиста, сомнамбулы,
сновидца – т. е. других аномальных, "исключительных" случаев, – может
дать в руки психолога "микроскоп", позволяющий сделать невидимое,
незамечаемое в норме видимым ("Об интеллекте", 1870).
Эмпирическими исследованиями в этом духе
занимались парижский невропатолог Ж.-М. Шарко (1825-1893) и его последователи –
А. Бине, П. Жане, Ш. Рише и др. На своих лекциях в Сальпетриере, собиравших
самую разнообразную публику, от студентов до бомонда, Шарко демонстрировал
потрясающие опыты с пациентками, больными истерией. Заметив, что такие больные
наиболее легко поддаются гипнозу, он гипнотизировал их и "проводил
эксперименты": в одном из них испытуемой внушалось, что на чистом куске
картона нарисован портрет; затем этот картон перетасовывали с такими же
двенадцатью. Пробудившись от гипнотического сна, больная просматривала
двенадцать картонов – не зная, для чего она это делает, и на одном из них – том
самом! – узнавала портрет [5, с. 240].) Другой эксперимент состоял в том, что
больной внушали односторонние галлюцинации – например, красный картон на левый
глаз и зеленый на правый, и смотрели, как менялся цвет суммарного образа после
пробуждения; и в том и в другом опытах речь шла о том, чтобы с их помощью
раскрыть механизмы зрительного восприятия (в частности, найти доводы в пользу
либо центральной, либо периферической теории происхождения галлюцинаций. Опыты
с внушенными зрительными галлюцинациями философ Поль Жане назвал (по аналогии с
"физиологической оптикой" Гельмгольца) "галлюцинаторной оптикой".
Механизмы ошибочного восприятия – "обманов
чувств", галлюцинаций, иллюзий – в конце века по популярности опережали
все другие предметы психологических исследований. О том, чтобы выбрать нечто
подобное в качестве темы для диссертации, думал и племянник Поля Жане, будущий
выдающийся психолог Пьер Жане (1859-1947), когда после окончания университета
приехал работать в Гавр. Но в клинической психологии многое зависит от случая –
в том числе клинического, то есть от того, какой эксперимент на сей раз поставила
природа. Случай в лице местного врача преподнес ему уникальную испытуемую – больную
истерией Леонию, которая очень легко поддавалась гипнозу [37, c. 337-338]. Она
и еще несколько пациенток стали объектами его диссертационного исследования под
названием "Психологический автоматизм. Экспериментально-психологическое
исследование низших форм человеческой активности". Вслед за своими
учителями Т. Рибо и Ж.-М. Шарко, П. Жане считал болезнь самым надежным методом
исследования психики, единственный недостаток которого в том, что он слишком
медленный. Он считал, что гипноз (который в школе Шарко, кстати, считали
патологическим состоянием) может ускорить и контролировать ход экперимента; в
качестве других средств, помогающих изменить состояние сознания, некоторые
исследователи применяли наркотические вещества, но Жане считал такие опыты
опасными для здоровья и малорезультативными [38, с. 28].
В диссертации он выделил два фундаментальных
вида активности – синтетическую и автоматическую. В нормальных обстоятельствах
синтетическая активность контролирует автоматическую, используя ее в знакомых
ситуациях, и приберегая большие усилия для новых случаев. В болезни
синтетическая активность ослаблена, и часть психики, будь-то непосредственные
ощущения или прежние воспоминания, начинает существовать самостоятельно, в виде
бессознательных невротических симптомов. Диссертация была с блеском защищена в
В то время
казалось, что исследования не только гипноза, но и медиумических феноменов – телепатии,
ясновидения и проч., будучи обставлены научно, могут пролить свет на механизмы
психики. Размежевываясь со спиритизмом и оккультизмом, которые видели в этих
феноменах свидетельство мистических, сверхъестественных сил, многие ученые с
мировым именем занимались медиумическими опытами: так, членами-корреспондентами
английского Общества психических исследований (основано в
У истоков экспериментальной психологии стояли
люди, которым в воображении, как и в научной смелости, трудно отказать – ведь
они экспериментировали с сознанием и бессознательным, с высшими процессами – памятью,
личностью, волей. Гипноз призван был выполнять роль "психологической
вивисекции" (по выражению Анри Бониса) – метода, позволяющего выделить и
изучать высшие функции – память, волю, исследовать личность. Перед лицом такого
метода только что появившийся лабораторный эксперимент еще должен был доказать
свою результативность и, в особенности, приложимость к высшим психическим
процессам. Клинические психологи не скрывали скепсиса: "Уже несколько лет
как некоторые ученые пытаются основать во Франции экспериментальную психологию (и
ее охотно противопоставляют классической) ... Но для того, чтобы быть
экспериментальной, необходимо производить опыты, а где эти опыты? Их очень
немного, если не считать наблюдений, касающихся измерения ощущений, времени
реагирования и проч." [6, с. 378].
Тем не менее, гипноз был не единственным
методом клинической психологии: другим ее методом стало исследование
"исключительных случаев" – таких, например, как уникальные
способности. А. Бине с этой целью изучал творчество знаменитых драматургов,
память выдающихся шахматистов и профессиональных счетчиков-престидижитаторов, а
также интеллект ребенка (то есть интеллект развивающийся, а значит, еще
"не нормальный"). В этих работах он делает, в частности, вывод о том,
что единых психических способностей – единой памяти, мышления, воли – не
существует. Так, есть множество видов памяти – непосредственная, как у
визуализирующих числа феноменальных счетчиков, основанная на тренировке, как у
показывающих практически те же результаты профессиональных престидижитаторов и
т. д. [41].
Итак, "опытная психология" началась
с клинических исследований патологии и "исключительности" – cюда
относились болезнь и состояния, вызванные гипнозом или наркотиками, всякого
рода "обманы" и "извращения" чувствительности
(галлюцинации, иллюзии, синестезии), феномены раздвоения личности и т.п. До
начала 1920-х гг. объектом психологического изучения были также медиумические
явления – ясновидение, чтение мыслей и др., впоследствии исключенные из
пределов научной психологии [40]. В этих исследованиях отчетливо отразился дух
эпохи fin de siecle, с ее приметами –
декадансом в литературе и концепцией вырождения в психиатрии. На этой волне
начавшиеся во Франции клинические исследования пересекли национальные границы;
нашли они отклик и в России.
Естественно, что первыми в России клиническую
психологию взяли на вооружение психиатры, которые были хорошо знакомы с
французской психиатрией: это знакомство начиналось еще на студенческой скамье,
с чтения работ Шарко и других французских исследователей. Постоянным издателем
работ фрацузских психиатров (Шарко, Ш. Рише и др.) в России был П.И.
Ковалевский (1849-1923), автор одного из первых на русском языке трудов по
патопсихологии ("Основы механизма душевной деятельности": Харьков,
1885), профессор психиатрии Харьковского университета. С.С. Корсаков
(1854-1900), один из основоположников московской школы психиатрии, учился по
"Лекциям по вторникам" Шарко, которые использовались в качестве
учебного пособия уже в начале 1870-х гг. В
С
Францией руских психиатров связывали не только переводы, но и поездки на
стажировку, почти обязательные для закончивших университетский курс врачей.
Многие русские бывали у Шарко (его известность не обошла Россию: так, Шарко был
приглашен в качестве психиатра в императорскую семью). Одним из первых на
лекции в Сальпетриер попал петербургский психиатр, будущий профессор
Военно-Медицинской академии, И.П. Мержеевский (1838-1908). В 1872-75 гг. он
сделал два доклада в парижском Антропологическом обществе: о микроцефалии и, в
соавторстве с французским психиатром Валентином Маньяном, об изменении мозговых
желудочков при прогрессивном параличе [33, с. 113].
В.М. Бехтерев (1857-1927) после окончания
Военно-Медицинской академии получил стипендию для заграничной поездки и
1883-1885 гг. провел в Германии и Франции. Работая у Флексига, он осваивает
приемы исследования нервных путей по срезам нервной системы зародышей – так
называемый эмбриональный метод. В Париже он показывает Шарко свои препараты,
"которые заинтересовали знаменитого клинициста новизной метода и ярким
выделением проводящих путей, и расположили его ко мне, ибо, в свою очередь, он
тотчас же пригласил ко мне одну из больных клиники и продемонстрировал на ней
особо интересное явление в гипнозе в виде повышенной нервно-мышечной
возбудимости"[3] [3, с.16]. Бехтерев был членом редакционного
комитета многотомного "Traité international de psychologie pathologique"
("Интернациональный трактат по патологической психологии") (Париж,
1908-1910), для которого им написаны несколько глав. Он практиковал гипноз и
был одним из самых активных сторонников его применения в экспериментальных и
лечебных целях; речь Бехтерева "Внушение и его роль в общественной
жизни" на годичном собрании Военно-медицинской академии в
Среди других русских посетителей Шарко – В.Ф.
Чиж (1855-1924), занимавшийся также в лабораториях Вундта и Флексига.
Унаследовав после перевода Э. Крепелина в Гейдельберг кафедру психиатрии в
Дерптском университете, Чиж, наряду с традиционными клиническими
исследованиями, начал проводить психологические эксперименты в организованной
его немецким предшественником лаборатории. Его исследования отличались широким
спектром: от неврологии (работы о раннем распознавании сифилиса неврной
системы, артериосклерозе и неврастении) до "патографических очерков"
о писательском творчестве и литературных описаниях душевных болезней
("психологические портреты" Пушкина, Достоевского, Тургенева).
"Опыты на себе" были характерной чертой науки прошлого века; Чиж с
экспериментальными целями принимал закись азота и нашел, что при наркотическом
опьянении первым страдает аффективная сфера, а именно, нравственное чувство
[39].
К тем же выводам пришел петербургский
психиатр С.Д. Данилло, стажировавшийся в парижском госпитале Св. Анны; он был
членом Медико-психологического, Антропологического и Анатомического обществ в
Париже. Вместе с физиологом Ш. Рише они испытывали на себе и других
добровольцах действие гашиша на психику [10].
В издании "Интернационального трактата
по патологической психологии" (1908) принимал также участие И.А. Сикорский
(1845-1918), профессор психиатрии университета Св. Владимира в Киеве; в числе
его интересов была так называемая "объективная психология", под
которой он понимал составление полного перечня физиологических, мимических,
поведенческих признаков психических состояний.
В 1890 г. посмертно вышла книга врача
петербургской больницы Св. Николая В.Х. Кандинского (1849-1889) "О
псевдогаллюцинациях". Прекрасно зная французские работы на эту тему, он
выступил с критикой теории психиатра Байярже. Ему удалось значительно
продвинуться в популярной в те годы теме "ошибочных восприятий", проведя
различение между живыми образными представлениями воспоминания и фантазии,
псевдогаллюцинациями и истинными галлюцинациями. Он воспользовался поставленным
природой экспериментом, объектом которого был он сам. Психическая болезнь,
которой он страдал, привела в конце концов этого талантливейшего психиатра к
самоубийству.
Итак, в работах русских психиатров, как и их
французских коллег, патопсихологические исследования и клинический эксперимент
составляли такую же неотъемлемую часть, как и терапевтические мероприятия.
Большой популярностью в России пользовался гипноз – как лечебный прием и метод
исследования психики. Впервые русские познакомились с гипнозом благодаря
заезжим из Европы магнетизерам, которых в начале века в Петербурге стало,
по-видимому, так много, что это вызвало беспокойство властей [11, с. 86].
Интерес к магнетизму на протяжении XIX века не угасал: в 1840-х гг. этот вопрос
обсуждался в Московском физико-медицинском обществе [12, с. 15]. Магнетизм,
однако, был делом таинственным и поэтому поднадзорным: для занятий им нужно
было специальное разрешение Медицинского департамента. Гипнозом интересовалась
самая разная публика, в том числе аристократия: в
Во время расцвета позитивизма, в 1880-е гг.,
врачи уже не удовлетворяются ссылками на некие основания, но ищут
физиологические механизмы гипноза. В
Несмотря на эти исследования, гипноз
оставался таинственным и поэтому опасным средством. Демонстрации Шарко только
усугубляли впечатление; один из очевидцев этих сеансов, русский
врач-психотерапевт А.Я. Боткин писал: "Гипнотизм, созданный Шарко, показан
миру в виде судорог, оцепенения, летаргического состояния, сомнамбулизма,
раздвоения личности, в виде галлюцинаций, мнимых преступлений и прочих ужасов,
которые показывались прежде большой и малой публике различными гипнотизерами в
роде Ганзена и Донато" [7, с.27]. В
Еще одно европейское увлечение – медиумическим
опытами – коснулось и русских ученых. В
Помещая эти сообщения, журнал, однако,
сохранял по отношению к ним особую точку зрения, опубликовав в одном из
следующих номеров рецензию В.С. Соловьева на книгу А.Н. Аксакова "Анимизм
и спиритизм. Критическое исследование медиумических явлений" (Спб., 1893).
В ней знаменитый философ пишет: "Вся сила научного эксперимента состоит в
его повторяемости при тех же условиях, и для этого сами условия должны: 1) быть
известны; 2) приведены в простейший вид и 3) находится в распоряжении
экспериментатора. В книге же Аксакова все действительно убедительные факты
принадлежат к числу безыскуственных, самопроизвольно возникших и,
следовательно, только наблюдаемых и констатируемых, а не экспериментальных явлений
[26, c. 436]. Аргумент о воспроизводимости действительно оказался камнем
преткновения для "психических исследований" -- ведь ход медиумических
опытов целиком зависел от состояния медиума, которое было очень хрупким и
изменчивым: если медиума проверяли, он ссылался на то, что недоверие окружающих
отрицательно влияет на результаты. "Неповторимые" медиумические опыты
в 1920-х гг. были окончательно отвергнуты научной психологией [41].
В последней четверти 19-го века психиатрия в
России стала самостоятельной дисциплиной: кафедры психиатрии с клиниками
существовали в большинстве университетов; в это же время земства получили право
требовать от правительства создания новых мест для психически больных и
открытия новых психиатрических лечебниц. Открывающиеся вакансии занимали
выпускники недавно образованных кафедр. Институционализация психиатрии была
достигнута благодаря героическим, без преувеличения, усилиям первых русских
психиатров – Балинского, Мержеевского, Кожевникова, Ковалевского, Фрезе,
Корсакова и др., которым пришлось вести сложные "социальные
переговоры", убеждая власть и общество в необходимости расширения и
гуманизации психиатрической помощи, в том, что в психиатрии нужны научные
исследования.
Новое поколение психиатров могло если не
почить на лаврах, то все же больше времени, чем "отцы-основатели",
уделять научной работе. В 1900-х гг. не только столичные клиники, но и
губернские больницы командировали своих врачей за границу или на курсы
усовершенствования в Москву и Петербург. Исследования в психиатрических
больницах приобрели такое распространение, что "отцы-основатели"
ворчали: "Теперь врачи стремятся уйти в плохонькие лаборатории при земских
больницах и "обогатить науку" казуистическими и лабораторными
исследованиями в ущерб своим прямым задачам общественного земского характера...
Нельзя не выразить пожелания, чтобы молодые силы русской психиатрии отдавали
большую часть своей работы общественной психиатрии, а не коснели в
самодовлеющем объективизме лабораторных исследований" (К.Р. Евграфов, цит.
по: [33, с. 322]).
О каких лабораториях идет речь в ламентациях
уважаемого деятеля земской медицины К.Р. Евграфова? – Об
экспериментально-психологических, которые с легкой руки Вундта, по примеру его
лейпцигской лаборатории, распространились по Европе и Америке (в
В
В самом деле, уже в 1867 г. "отец
русской психиатрии" И.М. Балинский закупил для открытой им клиники
Военно-медицинской академии приборы для психофизических и психометрических
опытов [15, c. 11]. С 1889 г. С.С. Корсаков на свои средства стал приобретать
психологические приборы для психиатрической клиники Московского университета
[19]. Лаборатория там была основана в 1895 г., ее первым директором стал А.А.
Токарский (1859-1901). Побывав на стажировке в Лейпциге и Париже, он
впоследствие делил свое время между гипнотическими и лабораторными
экспериментами [31, c. 42], читая курсы по физиологическую психологию с
"упражнениями по психометрии" и "гипнотизму с его приложением к
медицине" [1, с. 7]. Токарский постоянно вкладывал свои средства в
лабораторию; на его же сбережения издавались ее "Записки" (всего
вышло 5 выпусков). Эту лабораторию, скорее всего, имел в виду Г.И. Челпанов,
когда писал: "У нас при Московском университете имеется "психологический
институт", устроенный (на частные средства) по западно-европейскому
образцу" [31, c. 42].
Преемником рано умершего А.А. Токарского по
лаборатории стал А.Н. Бернштейн (1870-1922), ординатор, а затем ассистент
Московской психиатрической клиники. Здесь он начал работы по психологической
диагностике душевных болезней, которые продолжил, став директором Центрального
полицейского приемного покоя для душевно-больных в Москве (1902). Бернштейн был
приверженцем нозологического направления, популярного благодаря работам Э.
Крепелина. Нозологическая классификация душевных болезней – по их этиологии,
течению и исходу, а не по сопровождающим их симптомам, – сменила прежнюю
симптоматологию. По замыслу Крепелина, у каждой "нозологической
единицы" должна быть своя психологическая картина; психиатрам поэтому
следовало найти "чисто формальные нарушения душевной деятельности",
психологические "формулы для точной клинической диагностики" [28, с.
138].
В 1910 г. А.Н. Бернштейн и его единомышленники
Г.И. Россолимо, Ц. Балталон и Т.Ф. Богданов организовали в Москве Общество экспериментальной психологии
(еще одно!), целью которого считали приложение лабораторно-психологических
исследований к клинике, "объективно-психологическое исследование душевно-больных",
построение "экспериментальной симптоматологии душевных болезней" [2,
c. 4]. Ими были созданы первые тесты на русском языке:
"экспериментально-психологические схемы" (Бернштейн), или
"психологические профили" (Россолимо), в которых диагностировались
восприятие и узнавание реальных предметов, их цветных и схематических
изображений, осмышление (понимание картинок-сцен, пересказ историй), обощение
(классификация однородных изображений), комбинаторная способность
(арифметические действия, складывание разрезанных картинок), соображение
(заполнение пропущенных слов и фраз) и память (в которой Бернштейн выделил
особый параметр восприимчивости и создал специальную методику ее диагностики)
[2, с. 15]. В "профилях" Россолимо число параметров увеличивалось до
11-ти [23].
Преемник А.Н. Бернштейна в психологической
лаборатории Московской психиатрической клиники, Ф.Е. Рыбаков, выпустил один из
первых в России сборников психологических методик, куда вошли тесты и
методические приемы Ф. Гальтона, Г. Мюнстерберга, А. Бурдона, Г. Эббингауза, А.
Бине и В. Анри, Э. Крепелина, А.П. Нечаева, А.Н. Бернштейна и др. ("Атлас
для экспериментально-психологического исследования личности с подробным
описанием и объяснением таблиц, составленных применительно к цели педагогического
и врачебно-диагностического исследования. М., 1910). Работа по созданию методов
психологической диагностики велась также в клинике Психоневрологического
института – Бехтеревым и С.Д. Владычко – "объективные методы"
распознавания душевных болезней как нельзя более соответствовали бехтеревской
программе создания "объективной психологии".
Однако,
"экспериментально-диагностические схемы" крепелинистов встретили
критику в среде самих психиатров: на X-м съезде Общества русских врачей доклад
Бернштейна "Об экспериментально-психологической методике распознавания
душевных болезней" вызвал острую дискуссию. Возражения делились на две
группы: одни психиатры критиковали нозологическое направление в целом, которое,
по их мнению, "еще ни чем не доказало своих преимуществ и не установило ни
одной новой формы душевных заболеваний" [28, с. 139]. Другие сомневались в
методологической обоснованности самой психологической диагностики душевных
болезней, подозревая, что, будучи обследованной с помощью этих методов, "вся
масса населения оказалась бы страдающей душевными болезнями" [28, c. 139].
Ссылаясь на мнение психологов (Г.И. Челпанов), считавших, что "в настоящее
время в научной экспериментальной психологии нет таких приемов, при помощи
которых можно было бы устанавливать диагнозы" [30, c. 305], сторонники
этой точки зрения (В.П. Сербский, Н.Е. Осипов и др.) критиковали саму идея
давать "диагноз личности" на основе методологически сомнительных
критериев [20, с. 58].
Разногласия между психиатрами повлияли на то,
что вес психологических исследований на медицинских факультетах был снижен.
Выиграли от этого, как мы увидим далее, философские кафедры.
Соперничество философов и
медиков за экспериментальную психологию
Что широкому читателю начала века было
известно об экспериментальной психологии? Энциклопедический словарь Брокгауза и
Ефрона посвещает ей статью, начинающуюся так: "Экспериментальная
психология – наука сравнительно новая и мало известная в русском обществе.
Многие относятся к ней с предубеждением и никак не могут примириться с мыслью о
существовании каких-то "психологических лабораторий". Соединяя со
словом "лаборатория" представление о весах, ретортах, печах, банках,
ножах, несчастных жертвах вивсекции, они с недоумением спрашивают: разве можно
положить душу на весы, засадить ее в банку, подогреть на огне, разрезать на
части?" [24, c. 285].
Но если широкая публика еще колебалась в
своем отношении к психологическому эксперименту, то в университетскмх кругах
таких сомнений не было. Уже в
По этим же причинам и российские философы,
критиковавшие экспериментальную психологию с методологических позиций, все же
не отрицали возможность ее преподавания на историко-филологических отделениях.
В 1895 г. появился русский перевод книги А. Бине и его коллег по лаборатории
физиологической психологии в Сорбонне "Введение в экспериментальную
психологию", в которой описывалось устройство лабораторий, приборы,
методика экспериментов. Инициатором этого издания был профессор психологии
Петербургского университета А.И. Введенский, типичный "психолог кресла"
("arm-chair psychologist"). Тем не менее, и он признавал, что "в
настоящее время при университетском преподавании психологии уже нельзя обходить
молчанием экспериментальную психологию" [5, с. 2]. Университетские
философы, занимающиеся экспериментальной психологией, "вынуждены
производить свои эксперименты или у себя на дому при помощи приспособлений,
устроенных на частные средства, или в лабораториях, существующих при других
кафедрах (физиологии и невропатологии), или же, наконец, должны ехать в
заграничную командировку" [5, c. 19].
Признавая тем самым, что психологические
лаборатории уже существуют в психиатрических клиниках, и что в них могут
работать и психологи философских отделений, Введенский был вынужден
аргументировать перед университетской администрацией необходимость открытия
новых лабораторий. Во-первых, пишет он, "существующие приспособления для
экспериментально-психологических исследований при кафедрах душевных и нервных
болезней... имеют в виду не столько интересы психологии, сколько физиологии,
психиатрии и т.п.", – следовательно, нужны кабинеты для занятий
"профессиональных психологов" [5, c. 20]. Во-вторых, при таком
положении дел, когда экспериментальная психология прикреплена к медицинским
факультетам, неизбежен ее натуралистический (а, следовательно, материалистический
уклон), в то время как психология должна быть философской наукой.
А.И. Введенскому вторит его московский
коллега Н.Я. Грот: "Весьма было бы грустно, если бы при организации этого
молодого еще дела в России мы впали бы в нелепое заблуждение, что
экспериментальная психология есть только психофизика и психофизиология, что
кабинеты экспериментальной психологии долджны быть не самостоятельными
учреждениями, а филиальными отделениями физиологических и физических
лабораторий, и что в них могут работать только профессора и студенты
медицинского факультета, а не философии и филологии" [9, c. 617].
Кроме того, вниманию админстрации предлагался
еще один весьма убедительный довод – относительно небольшие затраты на
оборудование психологических кабинетов: "устройство психологических
кабинетов обходится сравнительно дешево, настолько дешево, что в Геттингене и
Бонне кабинеты утверждены, строго говоря, путем частных пожертвований...
Достаточно будет и 4000 рублей для полного устройства кабинета" [5, с.
21].
Вскоре в Университете Св. Владимира в Киеве
под руководством Г.И. Челпанова начинает действовать психологический семинарий,
при котором организуются лабораторные занятия для студентов. В
Итак, во второй половине 19-го века – до
появления психологических лабораторий и какое-то время наряду с ними – наиболее
влиятельной отраслью эмпирических исследований была клиническая психология.
Самое большое доверие психологов-естествоиспытателей вызывал "эксперимент,
поставленный природой". Душевная болезнь и искусственно вызванные
патологические состояния позволяли "выключать" одни психические
функции, обнажая работу других. Феноменальные способности, как и другие крайние
проявления психики – от "обманов чувств" и "раздвоения
личности" до телепатических феноменов – также рассматривались в качестве
"природных экспериментов". Таким образом, значительная доля
психологических исследований выпадала на долю психиатров. Российская
психиатрия, имевшая тесные связи с лидером в этой области – психиатрией
французской – не была исключением. Патопсихологические исследования вели С.С.
Корсаков, И.А. Сикорский, В.М. Бехтерев, В.Ф. Чиж и другие психиатры.
Популярными были работы с гипнозом; не обошла Россию и мода на
"психические исследования" медиумических феноменов.
Психиатрические клиники стали местом не
только для клинических, но и для лабораторных (в Вундтовском смысле слова)
исследований: именно здесь были устроены первые в России психологические
лаборатории по немецкому образцу. Курс экспериментальной психологии впервые
стал читаться также преподавателями кафедр нервных и душевных болезней. В
клинике начали развиваться и первые диагностические исследования, созданы
первые тесты на русском языке. Вскоре, однако, кафедры философии, традиционно
считавшие психологию своим предметом, вступили в спор за преподавание
экспериментальной психологии. Благодаря усилиям Н.Н. Ланге, А.И. Введенского,
Н.Я. Грота, Г.И. Челпанова и др., на кафедрах философии были открыты
лаборатории. Вскоре "экспериментом в собственном смысле слова" стала
считаться немецкая модель, а времена, когда "действительно
объективным" признавался "природный эксперимент", постепенно отошли
в прошлое.
Литература
1. Бернштейн А.Н. А.А. Токарский (некролог)
// Вопр. филос. и психол. 1901. 4(59). С. 5-9.
2. Бернштейн, А.Н.
Экспериментально-психологическая методика распознавания душевных болезней М.,
1908.
3. Бехтерев В.М. Автобиография (посмертная).
М., 1928.
4. Бине А. Изменения личности. Спб., 1894.
5. Бине А. и др. Введение в экспериментальную
психологию. Спб., 1895.
6. Бине А. и Фере Ш. Животный магентизм Спб.,
1890.
7. Боткин Я.А. Принципы психотерапии
(принципы лечения психическими влияниями). М., 1897.
8. Годнев И.В. Об естественном и
экспериментальном сомнамбулизме и явлениях одностороннего гипнотизма. Казань,
1887.
9. Грот Н.Я. Основания экспериментальной
психологии // Вопр. филос. и психол. 1895. 5(30). С. 568-618.
10. Данилло С.Н. О влиянии некоторых ядов
(спирт, опий, гашиш) на сознание человека. Спб., 1894.
11. Дионесов С.М. К истории применения
гипноза с лечебной целью в России // Из истории медицины. Вып. 7. Рига, 1967.
С. 85-95.
12. Егоров Б.Е. Гипноз, психотерапия,
бессознательное. М., 1993.
13. Корсаков С.С. К психологии микроцефалов
// Вопр. филос. и психол. 1893. 5(20). С. 1-29.
14. Ланге Н.Н. О значении эксперимента в
современной психологии // Вопр. филос. и психол. 1894. 4(24). С. 566-78.
15. Мержеевский И.П. Памяти И.М. Балинского
// Иван Михайлович Балинский, отец русской психиатрии, по воспоминаниям его
учеников. Киев, 1902. С. 1-16.
16. Михайлов В.О. Расследование о целебности
влияния, называемого животно-магнетическим. М., 1871.
17. Московское психологическое общество //
Вопр. филос. и психол. 1895. 5(30). С. 712.
18. Мочутковский О.О. Об истерических формах
гипноза. Одесса, 1888.
19. Музей истории медицины Мосоквской
медицинской академии. Опись дел, полученных из Архива Психиатрической клиники.
Ед. хран. 13 и 20. Осипов Н.Е. Программа исследования личности. М., 1914.
21. Протоколы заседаний Русского общества
экспериментальной психологии, 1891-92 гг. // Вопр. филос. и психол. 1892. 12.
Приложение.
22. Розенбах П.Я. Современный мистицизм.
Критический очерк. (Рец. на кн.) // Вопр. филос. и психол. 1983. 2(17). С. 75.
23. Россолимо Г.И. Психологические профили.
Количественное исследование психических процессов в норме и патологических
состояниях. Методика. М., 1917.
24. Серебряников В. Экспериментальная
психология // Энциклопедич. словарь Брокгауза и Ефрона. Спб. 1904. Т. XL. С.
285-90.
25. Сироткина И.Е. От реакции к живому
движению: Н.А. Бернштейн в Психологическом институте 1920-х гг. // Вопр.
психол. 1994. 4. С. 16-28.
26. Соловьев В.С. Современное состояние
вопроса и медиумизме // Вопр. филос. и психол. 1894. 2(22). С. 424-37.
27. Спиритизм // Энциклопедич. словарь
Брокгауза и Ефрона. Т. XXI. 1900. С. 224-26.
28. Суханов С.А. Корреспонденция из секции
нервных и душевных болезней X Пироговского съезда 26 апреля 1907 г. //
Современная психиатрия. 1907. 5. С. 138-40.
29. Хроника и смесь // Неврологический
вестник. Казань. 1894. Т. 2. Вып. 4. С. 206.
30. Челпанов Г.И. Задачи современной
психологии // Вопр. филос. и психол. 1909. 4(99). С. 285-308.
31. Челпанов Г.И. Обзор новейшей литературы
по психологии (1890-96). Киев, 1897.
32. Чиж В.Ф. Нравственность душевнобольных //
Вопр. филос. и псих. 1891. 7. С. 122-48.
33. Юдин Т.И. Очерки по истории отечественной
психиатрии. М., 1951.
34. Brooks
J.I. Philosophy and Psychology at the Sorbonne, 1885-1913 // Journal of the
History of the Behabioral Sciences. 1993. V. 29. P. 123-45.
35.
Danziger K. Constructing the Subject: Historical origins of psychological
research.
36.
Danziger K. The Origins of the Psychological experiment as a Social
Instituttion // American Psychologist. 1985. V. 40. P. 133-40.
37.
Ellenberger H.F. The Discovery of the Unconscious.
38. Janet
P. L'Automatisme psychologique. Paris,
1889/1973.
39.
Korsakoff S. Etude medico-psychologique sur une forme des maladies de la
memoire // Revue philosophique. 1889. V. 11. P. 156-79.
40. Le
Malefan P. Sciences psychiques, metapsychiques et psychologie. Cotoiment et
divorse [sous presse].
41.
Nicolas S. La memoire dans l'oeuvre d'Alfred Binet (1857-1911) // L'Annee
psychologique. 1994. 94. P. 257-82.
42. Plas
R. La psychologie pathologique d'Alfred Binet // Les Origines de la psychologie
scientifique: centieme anniversaire de L'Annee
psychologique (1894-1994). Paris,
1994. 229-45.
Опубликована: Вопросы психологии. 1995. № 6. С. 79-92.
[1] Это исследование стало возможным благодаря поддержке Фонда фундаментальных исследований. Автор благодарит А.Г. Выгона и сотрудников Музея истории медицины Московской медицинской академии , познакомивших ее с материалами по истории Психиатрической клиники им. С.С. Корсакова, П. Ле Малефана, С. Николя и Р. Пляс, предоставивших тексты своих статей и докладов до их публикации, а также В.А. Кольцову и М.Г. Ярошевского, высказавших свои замечания по первому варианту статьи.
[2] Историография этого вопроса дана в работах Е.А. Будиловой, В.А. Кольцовой, О. О. Тутунджана, М.Г. Ярошевского.
[3] Имеется в виду феномен, возникающий в состоянии глубокого гипнотического сна -- на летаргической стадии, по Шарко, когда для вызова сокращения мышцы достаточно легкого прикосновения или поглаживания кожи.
[4] А.Н. Аксаков был активным издателем литературы по медиумизму (в том числе "Сборника статей А.М. Бутлерова по медиумизму" (Спб., 1889)), а также журнала на немецком языке "Психические исследования" ("Psychische Studien"). С этим связано забавное недоразумение: критикуя медиумические исследования, русский психиатр П.Я. Розенбах пишет о "германском мистицизме", который вступил "в особо тесную связь с психологией". Это, по его мнению, выражается в существовании журнала "Psychische Studien" -- издатель которого, тем не менее, русский. [22, с. 75])
[5] Интересно, что "обойденные"
естественные факультеты пытались взять реванш уже в советское время: в
![]() |
![]() |
![]() |
Пишите на адрес: medpsyru@gmail.com |
"Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика" ISSN 2309−3943 Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций свидетельство о регистрации СМИ Эл № ФС77-52954 от 01 марта 2013 г. |
|
При использовании оригинальных материалов сайта © ссылка обязательна. |
|