Психология в клинике:
работы отечественных психиатров конца прошлого века

И.Е. Сироткина^[1]

В статье пойдет речь об истории клинической психологии, которая еще в довундтовскую эпоху предложила собственный путь опытного исследования психики. Создателями клинической модели были французские психиатры и психологи; богатый материал содержится также в работах русских психиатров, традиционные связи которых с Францией были плодотворными и взаимно интересными^[2].

Созданный В. Вундтом интроспективный эксперимент почти шокировал его современников – настолько он отличался от исторически сложившихся моделей исследования [35, 36]. Представляя читателям взгляды Вундта на эксперимент, Г.И. Челпанов осторожно предупреждал, что они "существенно отличаются от общепринятых: ...гипнотические эксперименты, по мнению Вундта, не могут быть названы психологическими экспериментами в собственном смысле, потому что гипнотическое состояние исключает самонаблюдение" [30, с. 2]. Другой русский психолог, Н.Н. Ланге, подчеркивал, что, хотя лабораторный эксперимент и открывает новые перспективы, "действительно объективным" является лишь эксперимент "над гипнотизированными и над животными" [14, с. 571].

На фоне сложившихся во второй половине XIX века представлений об эмпирической психологии и психологическом эксперименте взгляды Вундта выглядели если не крамолой, то сенсацией. Какими же были эти представления? Исторически первым была клиническая психология – особое направление эмпирических исследований, в котором аномальное состояние психики, вызванное болезнью, гипнозом или наркотическими веществами, рассматривалось как своего рода "природный эксперимент". Основоположниками клинической психологии были французские психиатры и психологи; ее идеологию разработали Теодюль Рибо и Ипполит Тэн. Первый, основываясь на идеях английских эволюционистов Г. Джексона и Г. Спенсера, сформулировал "закон обратного развития" психических функций (1870): их угасание при болезни идет путем, обратным развитию и росту, так что первыми нарушаются те процессы, которые формируются позже других – наиболее сложные, произвольные; последними – низшие функции, автоматизмы. Его работы носят красноречивое название: "Болезни воли", "Болезни памяти", "Болезни личности". И. Тэн, кроме того, считал, что изучение не только душевнобольного, но и артиста, сомнамбулы, сновидца – т. е. других аномальных, "исключительных" случаев, – может дать в руки психолога "микроскоп", позволяющий сделать невидимое, незамечаемое в норме видимым ("Об интеллекте", 1870).

Эмпирическими исследованиями в этом духе занимались парижский невропатолог Ж.-М. Шарко (1825-1893) и его последователи – А. Бине, П. Жане, Ш. Рише и др. На своих лекциях в Сальпетриере, собиравших самую разнообразную публику, от студентов до бомонда, Шарко демонстрировал потрясающие опыты с пациентками, больными истерией. Заметив, что такие больные наиболее легко поддаются гипнозу, он гипнотизировал их и "проводил эксперименты": в одном из них испытуемой внушалось, что на чистом куске картона нарисован портрет; затем этот картон перетасовывали с такими же двенадцатью. Пробудившись от гипнотического сна, больная просматривала двенадцать картонов – не зная, для чего она это делает, и на одном из них – том самом! – узнавала портрет [5, с. 240].) Другой эксперимент состоял в том, что больной внушали односторонние галлюцинации – например, красный картон на левый глаз и зеленый на правый, и смотрели, как менялся цвет суммарного образа после пробуждения; и в том и в другом опытах речь шла о том, чтобы с их помощью раскрыть механизмы зрительного восприятия (в частности, найти доводы в пользу либо центральной, либо периферической теории происхождения галлюцинаций. Опыты с внушенными зрительными галлюцинациями философ Поль Жане назвал (по аналогии с "физиологической оптикой" Гельмгольца) "галлюцинаторной оптикой".

Механизмы ошибочного восприятия – "обманов чувств", галлюцинаций, иллюзий – в конце века по популярности опережали все другие предметы психологических исследований. О том, чтобы выбрать нечто подобное в качестве темы для диссертации, думал и племянник Поля Жане, будущий выдающийся психолог Пьер Жане (1859-1947), когда после окончания университета приехал работать в Гавр. Но в клинической психологии многое зависит от случая – в том числе клинического, то есть от того, какой эксперимент на сей раз поставила природа. Случай в лице местного врача преподнес ему уникальную испытуемую – больную истерией Леонию, которая очень легко поддавалась гипнозу [37, c. 337-338]. Она и еще несколько пациенток стали объектами его диссертационного исследования под названием "Психологический автоматизм. Экспериментально-психологическое исследование низших форм человеческой активности". Вслед за своими учителями Т. Рибо и Ж.-М. Шарко, П. Жане считал болезнь самым надежным методом исследования психики, единственный недостаток которого в том, что он слишком медленный. Он считал, что гипноз (который в школе Шарко, кстати, считали патологическим состоянием) может ускорить и контролировать ход экперимента; в качестве других средств, помогающих изменить состояние сознания, некоторые исследователи применяли наркотические вещества, но Жане считал такие опыты опасными для здоровья и малорезультативными [38, с. 28].

В диссертации он выделил два фундаментальных вида активности – синтетическую и автоматическую. В нормальных обстоятельствах синтетическая активность контролирует автоматическую, используя ее в знакомых ситуациях, и приберегая большие усилия для новых случаев. В болезни синтетическая активность ослаблена, и часть психики, будь-то непосредственные ощущения или прежние воспоминания, начинает существовать самостоятельно, в виде бессознательных невротических симптомов. Диссертация была с блеском защищена в 1889 г. – году Всемирной выставки в Париже и приуроченных к ней конгрессов по физиологической психологии, психиатрии и экспериментальному и терапевтическому гипнотизму. На всех трех конгрессах о гипнозе говорилось как о признанном экспериментальном методе". В программе психологического конгресса ему было посвящено семь пунктов; отдельной темой стояло анкетное исследование галлюцинаций.

В то время казалось, что исследования не только гипноза, но и медиумических феноменов – телепатии, ясновидения и проч., будучи обставлены научно, могут пролить свет на механизмы психики. Размежевываясь со спиритизмом и оккультизмом, которые видели в этих феноменах свидетельство мистических, сверхъестественных сил, многие ученые с мировым именем занимались медиумическими опытами: так, членами-корреспондентами английского Общества психических исследований (основано в 1882 г.) были Т. Рибо, И. Тэн, П. Жане, В. Джемс, Ш. Рише и др. Двое последних принимали участие в составлении анкеты о гипнагогических и телепатических галлюцинациях. Ш. Рише (1850-1935) (физиолог, лауреат Нобелевской премии за открытие анафилактического шока) был президентом Общества с 1905 г. Он внес немалый вклад в разработку проблем научной психологии. Так, он впервые показал, как человек, которому под гипнозом внушили совершить некий поступок, совершив его при пробуждении, вынужден подыскивать этому поступку мотивы – так как о внушении он ничего не помнит [6, с. 314]. Эта работа была одним из первых исследований скрытых мотивов – темы, ставшей популярной благодаря работам З. Фрейда. Впервые в психологии Рише применил подсчет вероятностей для отвержения, как мы теперь говорим, "нулевой гипотезы" (о том, что результаты медиумических опытов оказались случайными) [42, c. 231]. Немецкий философ Макс Дессуар сравнил Рише с создателем психофизики Г.Т. Фехнером: "такая же странная смесь научного ригоризма и поэтического воображения" [37, подпись под фотографией Ш. Рише].

У истоков экспериментальной психологии стояли люди, которым в воображении, как и в научной смелости, трудно отказать – ведь они экспериментировали с сознанием и бессознательным, с высшими процессами – памятью, личностью, волей. Гипноз призван был выполнять роль "психологической вивисекции" (по выражению Анри Бониса) – метода, позволяющего выделить и изучать высшие функции – память, волю, исследовать личность. Перед лицом такого метода только что появившийся лабораторный эксперимент еще должен был доказать свою результативность и, в особенности, приложимость к высшим психическим процессам. Клинические психологи не скрывали скепсиса: "Уже несколько лет как некоторые ученые пытаются основать во Франции экспериментальную психологию (и ее охотно противопоставляют классической) ... Но для того, чтобы быть экспериментальной, необходимо производить опыты, а где эти опыты? Их очень немного, если не считать наблюдений, касающихся измерения ощущений, времени реагирования и проч." [6, с. 378].

Тем не менее, гипноз был не единственным методом клинической психологии: другим ее методом стало исследование "исключительных случаев" – таких, например, как уникальные способности. А. Бине с этой целью изучал творчество знаменитых драматургов, память выдающихся шахматистов и профессиональных счетчиков-престидижитаторов, а также интеллект ребенка (то есть интеллект развивающийся, а значит, еще "не нормальный"). В этих работах он делает, в частности, вывод о том, что единых психических способностей – единой памяти, мышления, воли – не существует. Так, есть множество видов памяти – непосредственная, как у визуализирующих числа феноменальных счетчиков, основанная на тренировке, как у показывающих практически те же результаты профессиональных престидижитаторов и т. д. [41].

Итак, "опытная психология" началась с клинических исследований патологии и "исключительности" – cюда относились болезнь и состояния, вызванные гипнозом или наркотиками, всякого рода "обманы" и "извращения" чувствительности (галлюцинации, иллюзии, синестезии), феномены раздвоения личности и т.п. До начала 1920-х гг. объектом психологического изучения были также медиумические явления – ясновидение, чтение мыслей и др., впоследствии исключенные из пределов научной психологии [40]. В этих исследованиях отчетливо отразился дух эпохи fin de siecle, с ее приметами – декадансом в литературе и концепцией вырождения в психиатрии. На этой волне начавшиеся во Франции клинические исследования пересекли национальные границы; нашли они отклик и в России.

Патопсихологические работы русских психиатров

Естественно, что первыми в России клиническую психологию взяли на вооружение психиатры, которые были хорошо знакомы с французской психиатрией: это знакомство начиналось еще на студенческой скамье, с чтения работ Шарко и других французских исследователей. Постоянным издателем работ фрацузских психиатров (Шарко, Ш. Рише и др.) в России был П.И. Ковалевский (1849-1923), автор одного из первых на русском языке трудов по патопсихологии ("Основы механизма душевной деятельности": Харьков, 1885), профессор психиатрии Харьковского университета. С.С. Корсаков (1854-1900), один из основоположников московской школы психиатрии, учился по "Лекциям по вторникам" Шарко, которые использовались в качестве учебного пособия уже в начале 1870-х гг. В 1889 г. Корсаков представил на конгресс по психиатрии в Париже работу по полиневритическому психозу, где не только описал симптомы выделенной им болезни, в числе которых – потеря памяти на недавние события, – но и предложил гипотезу о механизме памяти (эта публикация на французском языке получила название "Медико-психологическое изучение одного вида памяти" [55]). Еще одна известная психологическая работа Корсакова посвящена психике микроцефалов, характерной чертой которой он считает преобладание ассоциаций по смежности (то есть, механических, более примитивных) над ассоциациями по сходству и "по смыслу". На этом Корсаков основывает свою идею "высшей направляющей функции разума", которая отвечает за сочетания идей и страдает первой при психическом заболевании [13].

 С Францией руских психиатров связывали не только переводы, но и поездки на стажировку, почти обязательные для закончивших университетский курс врачей. Многие русские бывали у Шарко (его известность не обошла Россию: так, Шарко был приглашен в качестве психиатра в императорскую семью). Одним из первых на лекции в Сальпетриер попал петербургский психиатр, будущий профессор Военно-Медицинской академии, И.П. Мержеевский (1838-1908). В 1872-75 гг. он сделал два доклада в парижском Антропологическом обществе: о микроцефалии и, в соавторстве с французским психиатром Валентином Маньяном, об изменении мозговых желудочков при прогрессивном параличе [33, с. 113].

В.М. Бехтерев (1857-1927) после окончания Военно-Медицинской академии получил стипендию для заграничной поездки и 1883-1885 гг. провел в Германии и Франции. Работая у Флексига, он осваивает приемы исследования нервных путей по срезам нервной системы зародышей – так называемый эмбриональный метод. В Париже он показывает Шарко свои препараты, "которые заинтересовали знаменитого клинициста новизной метода и ярким выделением проводящих путей, и расположили его ко мне, ибо, в свою очередь, он тотчас же пригласил ко мне одну из больных клиники и продемонстрировал на ней особо интересное явление в гипнозе в виде повышенной нервно-мышечной возбудимости"^[3] [3, с.16]. Бехтерев был членом редакционного комитета многотомного "Traité international de psychologie pathologique" ("Интернациональный трактат по патологической психологии") (Париж, 1908-1910), для которого им написаны несколько глав. Он практиковал гипноз и был одним из самых активных сторонников его применения в экспериментальных и лечебных целях; речь Бехтерева "Внушение и его роль в общественной жизни" на годичном собрании Военно-медицинской академии в 1897 г. сыграла важную роль в отмене правительственного запрета на свободное применение гипноза.

Среди других русских посетителей Шарко – В.Ф. Чиж (1855-1924), занимавшийся также в лабораториях Вундта и Флексига. Унаследовав после перевода Э. Крепелина в Гейдельберг кафедру психиатрии в Дерптском университете, Чиж, наряду с традиционными клиническими исследованиями, начал проводить психологические эксперименты в организованной его немецким предшественником лаборатории. Его исследования отличались широким спектром: от неврологии (работы о раннем распознавании сифилиса неврной системы, артериосклерозе и неврастении) до "патографических очерков" о писательском творчестве и литературных описаниях душевных болезней ("психологические портреты" Пушкина, Достоевского, Тургенева). "Опыты на себе" были характерной чертой науки прошлого века; Чиж с экспериментальными целями принимал закись азота и нашел, что при наркотическом опьянении первым страдает аффективная сфера, а именно, нравственное чувство [39].

К тем же выводам пришел петербургский психиатр С.Д. Данилло, стажировавшийся в парижском госпитале Св. Анны; он был членом Медико-психологического, Антропологического и Анатомического обществ в Париже. Вместе с физиологом Ш. Рише они испытывали на себе и других добровольцах действие гашиша на психику [10].

В издании "Интернационального трактата по патологической психологии" (1908) принимал также участие И.А. Сикорский (1845-1918), профессор психиатрии университета Св. Владимира в Киеве; в числе его интересов была так называемая "объективная психология", под которой он понимал составление полного перечня физиологических, мимических, поведенческих признаков психических состояний.

В 1890 г. посмертно вышла книга врача петербургской больницы Св. Николая В.Х. Кандинского (1849-1889) "О псевдогаллюцинациях". Прекрасно зная французские работы на эту тему, он выступил с критикой теории психиатра Байярже. Ему удалось значительно продвинуться в популярной в те годы теме "ошибочных восприятий", проведя различение между живыми образными представлениями воспоминания и фантазии, псевдогаллюцинациями и истинными галлюцинациями. Он воспользовался поставленным природой экспериментом, объектом которого был он сам. Психическая болезнь, которой он страдал, привела в конце концов этого талантливейшего психиатра к самоубийству.

Итак, в работах русских психиатров, как и их французских коллег, патопсихологические исследования и клинический эксперимент составляли такую же неотъемлемую часть, как и терапевтические мероприятия. Большой популярностью в России пользовался гипноз – как лечебный прием и метод исследования психики. Впервые русские познакомились с гипнозом благодаря заезжим из Европы магнетизерам, которых в начале века в Петербурге стало, по-видимому, так много, что это вызвало беспокойство властей [11, с. 86]. Интерес к магнетизму на протяжении XIX века не угасал: в 1840-х гг. этот вопрос обсуждался в Московском физико-медицинском обществе [12, с. 15]. Магнетизм, однако, был делом таинственным и поэтому поднадзорным: для занятий им нужно было специальное разрешение Медицинского департамента. Гипнозом интересовалась самая разная публика, в том числе аристократия: в 1861 г. "по высочайшему повелению" князь Алексей Долгорукий проводил гипнотические опыты в Мариинской больнице для бедных в Петербурге. Приставленный к нему в качестве "ассистента по медицине" врач В.О. Михайлов, по-видимому, как и его подопечный, придерживался мистической трактовки гипноза, считая, что "неуловимые и неразгаданные основания этих сил лежат в духовной стороне человеческой природы" [16, с. 252].

Во время расцвета позитивизма, в 1880-е гг., врачи уже не удовлетворяются ссылками на некие основания, но ищут физиологические механизмы гипноза. В 1881 г. (за год до речи Шарко в Парижской Академии наук, положившей начало научному признанию гипноза) врачи Одесской городской больницы О.О. Мочутковский и Б.А. Окс сообщают о проведенных ими "гипнотических опытах" с пациентками, больными истерией, подобных экспериментам Шарко, Бине, Рише с ошибками восприятия, раздвоением личности и проч. [18]. В те же годы опыты с односторонней гипнотизацией проводил в Казани И.В. Годнев [8]; к исследованиям гипнотизма обратилось Московское психологическое общество, на заседаниях которого с докладами о гипнозе, сопровождаемыми демонстрациями, выступали психиатры А.А. Токарский и Г.И. Россолимо. Состояния гипноза и естественного сна сравнивал врач-психиатр, ученик Токарского, П.П. Подъяпольский; гипноза и наркотического опьянения – С.Н. Данилло. Наконец, для выяснения общебиологического механизма гипноза проводилсь опыты на животных: так, В.Я. Данилевский (Харьков) на Международном конгрессе по физиологической психологии в 1889 г. доложил о результатах гипнотизирования разных животных – от раков и омаров до птиц и кроликов. Позже, в начале века экспериментами с гипнотизированием животных занимался В.М. Бехтерев и сотрудники его клиники.

Несмотря на эти исследования, гипноз оставался таинственным и поэтому опасным средством. Демонстрации Шарко только усугубляли впечатление; один из очевидцев этих сеансов, русский врач-психотерапевт А.Я. Боткин писал: "Гипнотизм, созданный Шарко, показан миру в виде судорог, оцепенения, летаргического состояния, сомнамбулизма, раздвоения личности, в виде галлюцинаций, мнимых преступлений и прочих ужасов, которые показывались прежде большой и малой публике различными гипнотизерами в роде Ганзена и Донато" [7, с.27]. В 1890 г. публичные сеансы гипноза были запрещены, и применять его разрешалось только дипломированным врачам и не иначе, как в присутствии других врачей [12, с. 41]. Этот запрет (отмененный только в 1903 г.) не смог, однако, совершенно остановить исследования гипноза, который в начале века широко применялся в психотерапевтической практике (в частности, для лечения алкоголизма и неврозов, а также в хирургии для обезболивания). Однако, медицинское применение гипноза – это особая тема.

Еще одно европейское увлечение – медиумическим опытами – коснулось и русских ученых. В 1874 г. Д.И. Менделеев обратился в Физическое общество с предложением организовать комиссию для проверки явлений, возникающих на сеансах английского медиума Ч. Бредифа: сам великий химик к этим явлениям относился настороженно. Другой великий химик, А.М. Бутлеров, напротив, был их энтузиастом, и в 1876 г. (вместе с профессором Н.П. Вагнером и А.Н. Аксаковым^[4]) выступил на комиссии свидетелем другого медиума, мисс Кляйер. Хотя комиссию медиумические опыты не убедили [27, с. 224], исследования медиумических феноменов в России продолжались. В 1891 г. возникло Русское общество экспериментальной психологии (председатель – Н.П. Вагнер), целью которого было научное изучение феноменов телепатии, ясновидения, перемещений и неожиданных появлений предметов. Протоколы заседаний Общества публиковались в крупном психологическом журнале "Вопросы философии и психологии" (в виде отдельного приложения к за 1892 г.) [21].

Помещая эти сообщения, журнал, однако, сохранял по отношению к ним особую точку зрения, опубликовав в одном из следующих номеров рецензию В.С. Соловьева на книгу А.Н. Аксакова "Анимизм и спиритизм. Критическое исследование медиумических явлений" (Спб., 1893). В ней знаменитый философ пишет: "Вся сила научного эксперимента состоит в его повторяемости при тех же условиях, и для этого сами условия должны: 1) быть известны; 2) приведены в простейший вид и 3) находится в распоряжении экспериментатора. В книге же Аксакова все действительно убедительные факты принадлежат к числу безыскуственных, самопроизвольно возникших и, следовательно, только наблюдаемых и констатируемых, а не экспериментальных явлений [26, c. 436]. Аргумент о воспроизводимости действительно оказался камнем преткновения для "психических исследований" -- ведь ход медиумических опытов целиком зависел от состояния медиума, которое было очень хрупким и изменчивым: если медиума проверяли, он ссылался на то, что недоверие окружающих отрицательно влияет на результаты. "Неповторимые" медиумические опыты в 1920-х гг. были окончательно отвергнуты научной психологией [41].

Открытие психологических лабораторий в клиниках

В последней четверти 19-го века психиатрия в России стала самостоятельной дисциплиной: кафедры психиатрии с клиниками существовали в большинстве университетов; в это же время земства получили право требовать от правительства создания новых мест для психически больных и открытия новых психиатрических лечебниц. Открывающиеся вакансии занимали выпускники недавно образованных кафедр. Институционализация психиатрии была достигнута благодаря героическим, без преувеличения, усилиям первых русских психиатров – Балинского, Мержеевского, Кожевникова, Ковалевского, Фрезе, Корсакова и др., которым пришлось вести сложные "социальные переговоры", убеждая власть и общество в необходимости расширения и гуманизации психиатрической помощи, в том, что в психиатрии нужны научные исследования.

Новое поколение психиатров могло если не почить на лаврах, то все же больше времени, чем "отцы-основатели", уделять научной работе. В 1900-х гг. не только столичные клиники, но и губернские больницы командировали своих врачей за границу или на курсы усовершенствования в Москву и Петербург. Исследования в психиатрических больницах приобрели такое распространение, что "отцы-основатели" ворчали: "Теперь врачи стремятся уйти в плохонькие лаборатории при земских больницах и "обогатить науку" казуистическими и лабораторными исследованиями в ущерб своим прямым задачам общественного земского характера... Нельзя не выразить пожелания, чтобы молодые силы русской психиатрии отдавали большую часть своей работы общественной психиатрии, а не коснели в самодовлеющем объективизме лабораторных исследований" (К.Р. Евграфов, цит. по: [33, с. 322]).

О каких лабораториях идет речь в ламентациях уважаемого деятеля земской медицины К.Р. Евграфова? – Об экспериментально-психологических, которые с легкой руки Вундта, по примеру его лейпцигской лаборатории, распространились по Европе и Америке (в 1894 г. их уже насчитывалось 32 [5, с. 10]). Волна лабораторного строительства быстро докатилась до России, подготовленная соответствующими публикациями: переводами, обзорами и оригинальными исследованиями в этой области руских авторов. Первая психологическая лаборатория в нашей стране была основана в 1885 г. В.М. Бехтеревым при психиатрической клинике Казанского университета (открытие клиники и лаборатории при ней было условиями, на которых Бехтерев согласился занять кафедру в провинциальной Казани). Устроенная Н.Н. Ланге в Новороссийском университете в 1892 г. лаборатория при кафедре философии (а именно там в российских университетах преподавалась психология) была лишь второй, и приоритет следовало отдать психиатрам.

В 1894 г. в Московском университете состоялась защита диссертации Н.Н. Ланге, оппонентом по которой был С.С. Корсаков. В ответ на призыв диссертанта "организовать при русских университетах кабинеты для изучения экспериментальной психологии" [14, c. 566] он заметил, что такие кабинеты уже имеются при психиатрических клиниках – в Казанском университете, Военно-медицинской академии (устроен Бехтеревым, когда он перевелся в Петербург), в Дерпте. Есть, наконец, "приспособления для психометрических исследований и в Москве, и в Петербурге, и в Харькове" [14, c. 582]. В письме в редакцию журнала "Врач" другой психиатр, В.Ф. Чиж, также пытался восстановить справедливость в оценке "работ соотечественников-психиатров в области опытной психологии" [29].

В самом деле, уже в 1867 г. "отец русской психиатрии" И.М. Балинский закупил для открытой им клиники Военно-медицинской академии приборы для психофизических и психометрических опытов [15, c. 11]. С 1889 г. С.С. Корсаков на свои средства стал приобретать психологические приборы для психиатрической клиники Московского университета [19]. Лаборатория там была основана в 1895 г., ее первым директором стал А.А. Токарский (1859-1901). Побывав на стажировке в Лейпциге и Париже, он впоследствие делил свое время между гипнотическими и лабораторными экспериментами [31, c. 42], читая курсы по физиологическую психологию с "упражнениями по психометрии" и "гипнотизму с его приложением к медицине" [1, с. 7]. Токарский постоянно вкладывал свои средства в лабораторию; на его же сбережения издавались ее "Записки" (всего вышло 5 выпусков). Эту лабораторию, скорее всего, имел в виду Г.И. Челпанов, когда писал: "У нас при Московском университете имеется "психологический институт", устроенный (на частные средства) по западно-европейскому образцу" [31, c. 42].

Диагностическое направление в психологии и психиатрия

Преемником рано умершего А.А. Токарского по лаборатории стал А.Н. Бернштейн (1870-1922), ординатор, а затем ассистент Московской психиатрической клиники. Здесь он начал работы по психологической диагностике душевных болезней, которые продолжил, став директором Центрального полицейского приемного покоя для душевно-больных в Москве (1902). Бернштейн был приверженцем нозологического направления, популярного благодаря работам Э. Крепелина. Нозологическая классификация душевных болезней – по их этиологии, течению и исходу, а не по сопровождающим их симптомам, – сменила прежнюю симптоматологию. По замыслу Крепелина, у каждой "нозологической единицы" должна быть своя психологическая картина; психиатрам поэтому следовало найти "чисто формальные нарушения душевной деятельности", психологические "формулы для точной клинической диагностики" [28, с. 138].

В 1910 г. А.Н. Бернштейн и его единомышленники Г.И. Россолимо, Ц. Балталон и Т.Ф. Богданов организовали в Москве Общество экспериментальной психологии (еще одно!), целью которого считали приложение лабораторно-психологических исследований к клинике, "объективно-психологическое исследование душевно-больных", построение "экспериментальной симптоматологии душевных болезней" [2, c. 4]. Ими были созданы первые тесты на русском языке: "экспериментально-психологические схемы" (Бернштейн), или "психологические профили" (Россолимо), в которых диагностировались восприятие и узнавание реальных предметов, их цветных и схематических изображений, осмышление (понимание картинок-сцен, пересказ историй), обощение (классификация однородных изображений), комбинаторная способность (арифметические действия, складывание разрезанных картинок), соображение (заполнение пропущенных слов и фраз) и память (в которой Бернштейн выделил особый параметр восприимчивости и создал специальную методику ее диагностики) [2, с. 15]. В "профилях" Россолимо число параметров увеличивалось до 11-ти [23].

Преемник А.Н. Бернштейна в психологической лаборатории Московской психиатрической клиники, Ф.Е. Рыбаков, выпустил один из первых в России сборников психологических методик, куда вошли тесты и методические приемы Ф. Гальтона, Г. Мюнстерберга, А. Бурдона, Г. Эббингауза, А. Бине и В. Анри, Э. Крепелина, А.П. Нечаева, А.Н. Бернштейна и др. ("Атлас для экспериментально-психологического исследования личности с подробным описанием и объяснением таблиц, составленных применительно к цели педагогического и врачебно-диагностического исследования. М., 1910). Работа по созданию методов психологической диагностики велась также в клинике Психоневрологического института – Бехтеревым и С.Д. Владычко – "объективные методы" распознавания душевных болезней как нельзя более соответствовали бехтеревской программе создания "объективной психологии".

Однако, "экспериментально-диагностические схемы" крепелинистов встретили критику в среде самих психиатров: на X-м съезде Общества русских врачей доклад Бернштейна "Об экспериментально-психологической методике распознавания душевных болезней" вызвал острую дискуссию. Возражения делились на две группы: одни психиатры критиковали нозологическое направление в целом, которое, по их мнению, "еще ни чем не доказало своих преимуществ и не установило ни одной новой формы душевных заболеваний" [28, с. 139]. Другие сомневались в методологической обоснованности самой психологической диагностики душевных болезней, подозревая, что, будучи обследованной с помощью этих методов, "вся масса населения оказалась бы страдающей душевными болезнями" [28, c. 139]. Ссылаясь на мнение психологов (Г.И. Челпанов), считавших, что "в настоящее время в научной экспериментальной психологии нет таких приемов, при помощи которых можно было бы устанавливать диагнозы" [30, c. 305], сторонники этой точки зрения (В.П. Сербский, Н.Е. Осипов и др.) критиковали саму идея давать "диагноз личности" на основе методологически сомнительных критериев [20, с. 58].

Разногласия между психиатрами повлияли на то, что вес психологических исследований на медицинских факультетах был снижен. Выиграли от этого, как мы увидим далее, философские кафедры.

Соперничество философов и медиков за экспериментальную психологию

Что широкому читателю начала века было известно об экспериментальной психологии? Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона посвещает ей статью, начинающуюся так: "Экспериментальная психология – наука сравнительно новая и мало известная в русском обществе. Многие относятся к ней с предубеждением и никак не могут примириться с мыслью о существовании каких-то "психологических лабораторий". Соединяя со словом "лаборатория" представление о весах, ретортах, печах, банках, ножах, несчастных жертвах вивсекции, они с недоумением спрашивают: разве можно положить душу на весы, засадить ее в банку, подогреть на огне, разрезать на части?" [24, c. 285].

Но если широкая публика еще колебалась в своем отношении к психологическому эксперименту, то в университетскмх кругах таких сомнений не было. Уже в 1894 г. на диспуте по диссертации Н.Н. Ланге стало ясно, что университетские философы вполне готовы читать курс экспериментальной психологии. Более того, они готовы бороться с теми, кто начал преподавать ее раньше – с кафедрами психиатрии медицинских факультетов. Так обстояло дело не только в России, но и, например, во Франции: в Сорбонне курс экспериментальной психологии, читавшийся ранее только на медицинских отделениях, был введен на факультете словесности (Faculté des Lettres). Экспериментальная психология, как эмпирическая наука, пользовалась особым престижем в эпоху позитивизма; признав ее философской дисциплиной, факультет повышал свой научный статус, получая, кроме того, дополнительные ставки и субсидии [34, с. 140].

По этим же причинам и российские философы, критиковавшие экспериментальную психологию с методологических позиций, все же не отрицали возможность ее преподавания на историко-филологических отделениях. В 1895 г. появился русский перевод книги А. Бине и его коллег по лаборатории физиологической психологии в Сорбонне "Введение в экспериментальную психологию", в которой описывалось устройство лабораторий, приборы, методика экспериментов. Инициатором этого издания был профессор психологии Петербургского университета А.И. Введенский, типичный "психолог кресла" ("arm-chair psychologist"). Тем не менее, и он признавал, что "в настоящее время при университетском преподавании психологии уже нельзя обходить молчанием экспериментальную психологию" [5, с. 2]. Университетские философы, занимающиеся экспериментальной психологией, "вынуждены производить свои эксперименты или у себя на дому при помощи приспособлений, устроенных на частные средства, или в лабораториях, существующих при других кафедрах (физиологии и невропатологии), или же, наконец, должны ехать в заграничную командировку" [5, c. 19].

Признавая тем самым, что психологические лаборатории уже существуют в психиатрических клиниках, и что в них могут работать и психологи философских отделений, Введенский был вынужден аргументировать перед университетской администрацией необходимость открытия новых лабораторий. Во-первых, пишет он, "существующие приспособления для экспериментально-психологических исследований при кафедрах душевных и нервных болезней... имеют в виду не столько интересы психологии, сколько физиологии, психиатрии и т.п.", – следовательно, нужны кабинеты для занятий "профессиональных психологов" [5, c. 20]. Во-вторых, при таком положении дел, когда экспериментальная психология прикреплена к медицинским факультетам, неизбежен ее натуралистический (а, следовательно, материалистический уклон), в то время как психология должна быть философской наукой.

А.И. Введенскому вторит его московский коллега Н.Я. Грот: "Весьма было бы грустно, если бы при организации этого молодого еще дела в России мы впали бы в нелепое заблуждение, что экспериментальная психология есть только психофизика и психофизиология, что кабинеты экспериментальной психологии долджны быть не самостоятельными учреждениями, а филиальными отделениями физиологических и физических лабораторий, и что в них могут работать только профессора и студенты медицинского факультета, а не философии и филологии" [9, c. 617].

Кроме того, вниманию админстрации предлагался еще один весьма убедительный довод – относительно небольшие затраты на оборудование психологических кабинетов: "устройство психологических кабинетов обходится сравнительно дешево, настолько дешево, что в Геттингене и Бонне кабинеты утверждены, строго говоря, путем частных пожертвований... Достаточно будет и 4000 рублей для полного устройства кабинета" [5, с. 21].

Вскоре в Университете Св. Владимира в Киеве под руководством Г.И. Челпанова начинает действовать психологический семинарий, при котором организуются лабораторные занятия для студентов. В 1907 г., когда Челпанова приглашают профессорствовать в Московский университет, семинарий и кабинет переводятся туда; еще несколько лет спустя на их базе создается Психологический институт. Торжественно открытый в 1914 г., этот институт – один из лучших по устройству и оснащению в мире, – возможно, и стал тем "призом", который кафедры философии выиграли в споре с кафедрами психиатрии^[5].

Заключение

Итак, во второй половине 19-го века – до появления психологических лабораторий и какое-то время наряду с ними – наиболее влиятельной отраслью эмпирических исследований была клиническая психология. Самое большое доверие психологов-естествоиспытателей вызывал "эксперимент, поставленный природой". Душевная болезнь и искусственно вызванные патологические состояния позволяли "выключать" одни психические функции, обнажая работу других. Феноменальные способности, как и другие крайние проявления психики – от "обманов чувств" и "раздвоения личности" до телепатических феноменов – также рассматривались в качестве "природных экспериментов". Таким образом, значительная доля психологических исследований выпадала на долю психиатров. Российская психиатрия, имевшая тесные связи с лидером в этой области – психиатрией французской – не была исключением. Патопсихологические исследования вели С.С. Корсаков, И.А. Сикорский, В.М. Бехтерев, В.Ф. Чиж и другие психиатры. Популярными были работы с гипнозом; не обошла Россию и мода на "психические исследования" медиумических феноменов.

Психиатрические клиники стали местом не только для клинических, но и для лабораторных (в Вундтовском смысле слова) исследований: именно здесь были устроены первые в России психологические лаборатории по немецкому образцу. Курс экспериментальной психологии впервые стал читаться также преподавателями кафедр нервных и душевных болезней. В клинике начали развиваться и первые диагностические исследования, созданы первые тесты на русском языке. Вскоре, однако, кафедры философии, традиционно считавшие психологию своим предметом, вступили в спор за преподавание экспериментальной психологии. Благодаря усилиям Н.Н. Ланге, А.И. Введенского, Н.Я. Грота, Г.И. Челпанова и др., на кафедрах философии были открыты лаборатории. Вскоре "экспериментом в собственном смысле слова" стала считаться немецкая модель, а времена, когда "действительно объективным" признавался "природный эксперимент", постепенно отошли в прошлое.

Литература

1. Бернштейн А.Н. А.А. Токарский (некролог) // Вопр. филос. и психол. 1901. 4(59). С. 5-9.

2. Бернштейн, А.Н. Экспериментально-психологическая методика распознавания душевных болезней М., 1908.

3. Бехтерев В.М. Автобиография (посмертная). М., 1928.

4. Бине А. Изменения личности. Спб., 1894.

5. Бине А. и др. Введение в экспериментальную психологию. Спб., 1895.

6. Бине А. и Фере Ш. Животный магентизм Спб., 1890.

7. Боткин Я.А. Принципы психотерапии (принципы лечения психическими влияниями). М., 1897.

8. Годнев И.В. Об естественном и экспериментальном сомнамбулизме и явлениях одностороннего гипнотизма. Казань, 1887.

9. Грот Н.Я. Основания экспериментальной психологии // Вопр. филос. и психол. 1895. 5(30). С. 568-618.

10. Данилло С.Н. О влиянии некоторых ядов (спирт, опий, гашиш) на сознание человека. Спб., 1894.

11. Дионесов С.М. К истории применения гипноза с лечебной целью в России // Из истории медицины. Вып. 7. Рига, 1967. С. 85-95.

12. Егоров Б.Е. Гипноз, психотерапия, бессознательное. М., 1993.

13. Корсаков С.С. К психологии микроцефалов // Вопр. филос. и психол. 1893. 5(20). С. 1-29.

14. Ланге Н.Н. О значении эксперимента в современной психологии // Вопр. филос. и психол. 1894. 4(24). С. 566-78.

15. Мержеевский И.П. Памяти И.М. Балинского // Иван Михайлович Балинский, отец русской психиатрии, по воспоминаниям его учеников. Киев, 1902. С. 1-16.

16. Михайлов В.О. Расследование о целебности влияния, называемого животно-магнетическим. М., 1871.

17. Московское психологическое общество // Вопр. филос. и психол. 1895. 5(30). С. 712.

18. Мочутковский О.О. Об истерических формах гипноза. Одесса, 1888.

19. Музей истории медицины Мосоквской медицинской академии. Опись дел, полученных из Архива Психиатрической клиники. Ед. хран. 13 и 20. Осипов Н.Е. Программа исследования личности. М., 1914.

21. Протоколы заседаний Русского общества экспериментальной психологии, 1891-92 гг. // Вопр. филос. и психол. 1892. 12. Приложение.

22. Розенбах П.Я. Современный мистицизм. Критический очерк. (Рец. на кн.) // Вопр. филос. и психол. 1983. 2(17). С. 75.

23. Россолимо Г.И. Психологические профили. Количественное исследование психических процессов в норме и патологических состояниях. Методика. М., 1917.

24. Серебряников В. Экспериментальная психология // Энциклопедич. словарь Брокгауза и Ефрона. Спб. 1904. Т. XL. С. 285-90.

25. Сироткина И.Е. От реакции к живому движению: Н.А. Бернштейн в Психологическом институте 1920-х гг. // Вопр. психол. 1994. 4. С. 16-28.

26. Соловьев В.С. Современное состояние вопроса и медиумизме // Вопр. филос. и психол. 1894. 2(22). С. 424-37.

27. Спиритизм // Энциклопедич. словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XXI. 1900. С. 224-26.

28. Суханов С.А. Корреспонденция из секции нервных и душевных болезней X Пироговского съезда 26 апреля 1907 г. // Современная психиатрия. 1907. 5. С. 138-40.

29. Хроника и смесь // Неврологический вестник. Казань. 1894. Т. 2. Вып. 4. С. 206.

30. Челпанов Г.И. Задачи современной психологии // Вопр. филос. и психол. 1909. 4(99). С. 285-308.

31. Челпанов Г.И. Обзор новейшей литературы по психологии (1890-96). Киев, 1897.

32. Чиж В.Ф. Нравственность душевнобольных // Вопр. филос. и псих. 1891. 7. С. 122-48.

33. Юдин Т.И. Очерки по истории отечественной психиатрии. М., 1951.

34. Brooks J.I. Philosophy and Psychology at the Sorbonne, 1885-1913 // Journal of the History of the Behabioral Sciences. 1993. V. 29. P. 123-45.

35. Danziger K. Constructing the Subject: Historical origins of psychological research. Cambridge, 1990.

36. Danziger K. The Origins of the Psychological experiment as a Social Instituttion // American Psychologist. 1985. V. 40. P. 133-40.

37. Ellenberger H.F. The Discovery of the Unconscious. New York. 1970.

38. Janet P. L'Automatisme psychologique. Paris, 1889/1973.

39. Korsakoff S. Etude medico-psychologique sur une forme des maladies de la memoire // Revue philosophique. 1889. V. 11. P. 156-79.

40. Le Malefan P. Sciences psychiques, metapsychiques et psychologie. Cotoiment et divorse [sous presse].

41. Nicolas S. La memoire dans l'oeuvre d'Alfred Binet (1857-1911) // L'Annee psychologique. 1994. 94. P. 257-82.

42. Plas R. La psychologie pathologique d'Alfred Binet // Les Origines de la psychologie scientifique: centieme anniversaire de L'Annee psychologique (1894-1994). Paris, 1994. 229-45.

Опубликована: Вопросы психологии. 1995. № 6. С. 79-92.