Корчинов А.Д. О виртуальности, одиночестве и анозогнозии // Амбулаторная и больничная психотерапия и медицинская психология.

Выпуск 11: Материалы 11-й Всероссийской Общественной профессиональной медицинской психотерапевтической конференции

/ МОП, под ред. А.И. Аппенянского, Ю.П. Бойко, В.Н. Краснова, В.И. Курпатова, Ю.С. Шевченко. – МО, Щёлково:

Издатель Мархотин П. Ю., 2013. – 304 с.

 

 

 

О ВИРТУАЛЬНОСТИ, ОДИНОЧЕСТВЕ И АНОЗОГНОЗИИ

 

 

– Шмель, как ты относишься к виртуальной реальности? – Комар с легким нетерпением смотрел на Шмеля, ему хотелось обговорить тему, которая касалась двуногих.

– Виртуальная в том смысле, что она есть, но ее вроде бы и нет? Для тех, кто научился пребывать в ней, она есть, для тех же, кто не научился пребывать в ней – ее нет? Притом, что она настоящая, как и обычная видимая реальность, и при определенных условиях даже более реальная и важная? Можно сказать это реальность, которую надо не глазами видеть и ушами слышать, а ощущать, чувствовать и воспринимать нутром? У двуногих есть для этого термин «душа».

– Именно так.

– Положительно отношусь, Комар, к виртуальной реальности в таком понимании, тем более, что это имеет прямое отношение к восстановлению двуногих в сумасшедшем доме.

– Именно об этом и речь.

– Слушаю вас, друг мой.

– Почему двуногие только говорят об этом, а не работают в ней, они что, тупые?

– Не знаю комар, ох, не знаю.

         – Может быть потому, что они только о двух ногах, а поэтому и не продвинутые?

 

 Из сказок про шмеля

 

           Автор статьи вначале приводит два диалога, участником которых он был.

«– Ты кто?     

– Психолог, работаю в психиатрической больнице.

– Чем ты занимаешься?

– Флористикой, тренингами общения с психически больными.

– Какие у Вас отношения с пациентами?

– Уважительные, я стараюсь их не обижать, однако близко с ними не схожусь, соблюдаю дистанцию и я чуть сверху.

– Говорят, при тренингах и, особенно, при психотерапии нужны прямые и равные отношения с пациентами, что они в этом нуждаются. Что так реализуется обращение к личности пациента, его индивидуальности и только такие отношения обеспечивают наилучший контакт между терапевтом и пациентом и лишь с этого начинается собственно психотерапия? Говорят, что вся психотерапия может такими отношениями и ограничиться, настолько они эффективны.

– Не знаю, что там говорят, только я не намерена быть с ними в прямых и равных отношениях, потому, что они не такие как мы, и мне надо соблюдать дистанцию для безопасности, потому, что у меня будут дети и мне надо о них думать».

«– Ты кто?

– Я пациент психиатрической больницы.

– Как давно ты болен?

– Около 10 лет.

– У тебя есть образование?

– Да, высшее.                                                                                           

– Что ты знаешь о своем расстройстве?

– Что я знаю…? Что-то знаю.

– Ты можешь рассказать о нем?

– Рассказать о моем расстройстве? Кому? Зачем?

– Людям. И психологам.

– Интересное дело, рассказать... А зачем? И что я знаю о моем расстройстве? Немного... Лучше я расскажу о том, как я его ощущаю.

– Очень хорошо, именно так.

–…Первое это, наверное, разбалансированность и неразбериха…, …дискомфорт и постоянная усталость…. Время от времени ты, в каком-то тумане, и не понимаешь, что происходит, многое кажется подозрительным. Страшно и не хочется этого признавать, но ощущение стойкое, что что-то не то. …Мысли непрерывно вытекают из головы и сложно их остановить и очень сложно разговаривать с другими людьми…. …Ощущение, что другой человек выполняет действия, о которых  ты только подумал…, … что события, происходящие в реальности, выглядят как нереальные, и где реальность и где нереальность понять трудно. …И ты реагируешь на происходящее вокруг, не до конца понимая его значение. Звуки, запахи, поступки людей меняют привычный смысл и привычное значение, и ты не уверен, что для других многое имеет тот же смысл, что и для тебя. Время от времени возникает ощущение, что окружающие тебя явно не понимают, что идет какая-то игра, что контакт с людьми и самим собой нарушен, часто думаешь, что он потерян навсегда. Очень хочется все происходящее правильно понимать, нормально общаться. Но это не получается, тебя избегают, ты один. И почти все время ощущение, что ты для мира чужой, и этот мир пустой, холодный и враждебный.

…Чувство, что ты ничего не добьешься, тебе ничего не дадут сделать, окружающие настроены против тебя. …Не остается ничего личного; решения за тебя принимают родственники, при этом ты им в тягость; и ты не понимаешь, кто ты и как дальше жить, у тебя лишь напряжение, прием лекарств и ожидание нового приступа. Нарастает апатия и усталость, раздражение, гнев и протест против всех и хочется кричать, но что толку?! – тебя не услышат, а если услышат, то не поймут, чего ты хочешь.

И растерянность, и одиночество – главное, с чем надо справиться и невозможно с этим справиться одному. Родственники устали, ты их «уже достал», врачам ты не нужен, у них своя реальность: диагнозы, схемы лечения, препараты. Они что-то спрашивают, что-то подразумевают, делают глубокомысленный вид, а ты как был один, так и остаешься один. И появляется желание покончить со всем этим раз и навсегда и страшно это сделать…. …Где-то глубоко сохраняется слабая надежда на чудо. …Но как оно может выглядеть и где оно может быть это чудо? Может быть…, в каком то виртуальном пространстве…?»      

Автору статьи представляется, что мы, помогающие специалисты неправильно относимся к тем, кому мы пытаемся помочь. В большинстве своем мы убеждены, что пациенты принципиально другие люди, «не такие, как все», непонятные и опасные, и лучше от них держаться подальше и соответственно к ним относиться и обращаться. И мы к ним так относимся, боимся их, не доверяем, дистанцируемся, игнорируем, отталкиваем, обижаем. Так нам наше жизненное мировоззрение диктует и наше профессиональное образование – заниматься только симптомом и диагнозом и оценивать по диагнозу. А ведь это ограниченный подход – не видеть за симптомом и диагнозом человека. Если видеть человека, то становится понятно, что разность на уровне психического здоровья с лихвой компенсируется общностью на уровне целостного человека. Но нет, симптом и диагноз нам все застит. Рис. 1

 

 

Рис. 1

 

 И складывается парадоксальная ситуация: мы, специалисты, своим отношением, боязнью и неприятием, своим неумением и нежеланием «быть вместе» упорно оставляем пациента в одиночестве, один на один с расстройством. Тот вынужден его отвергать, поскольку одному его не выдержать. Мы же, не обращая внимания не только на то, что пациент уже дистанцировался от расстройства, но и на самого пациента, начинаем лечить расстройство в отрыве от самого пациента. И в лице пациента вместо союзника получаем контру: «не надо меня лечить, я не больной!!». Лечение тормозится кратно, ибо по настоящему оно начинается лишь с того момента, когда есть носитель расстройства признающий его, но нам не до этих тонкостей, нам надо «лечением расстройства заниматься всерьез». Почему такое получается,– расстройство и так сложная «вещь», а тут еще нате вам, получите в лице пациента контру!?

Мы, помогающие специалисты не системно, не целостно смотрим. Фрагмент выделяем – симптом и диагноз, а о самом пациенте забываем, вычеркиваем его из процесса восстановления – не мешай де, и он становится для нас не только непонятной, «не такой, как все» лишней и якобы опасной фигурой, но и контрой. Мы этим сами себе воздвигаем непреодолимые преграды в своей работе. При этом эта узконаправленная, нозоцентрическая позиция может давать короткий, сиюминутный эффект, но в перспективе она может еще больше утяжелять расстройство. Потому, что мы начинаем пациенту его расстройство навязывать: нет, ты вот кто и ты вот что. Прессовать начинаем, а поддержки опять не даем. И рвем пациента на части: «как человек ты нам не интересен и неприятен, а вот с симптомом мы будем иметь дело».

Мы своей позицией, манерами, стилем работы, фиксацией на так называемой объективной реальности – на диагнозе и неверием в другую реальность, неумением в этой другой реальности пребывать и работать, отвергая ее, ограничиваем свои возможности и затрудняем себе работу. Непониманием и неприятием индивидуальности пациента, его «Я», пренебрегая этим потому, что «оно все виртуальное и непонятное, сомнительное и даже нереальное». Из-за этого, а также чрезмерной зависимости от таблеток и схем лечения работа становится неэффективной, тормозится, а расстройство пациентов поддерживается и даже утяжеляется.

И это все «околофармакологические вещи», и это все «субъективное», на что нам надо обращать внимание, где надо наводить порядок, организовывая его правильным образом, что у пациента, что у нас, помогающих специалистов. И наилучший вариант это системность нашего опыта и наших усилий, и наилучший ориентир это наше «Я», наша индивидуальность. А если мы этого ориентира не будем придерживаться, то наши усилия будут хаотичными и случайными, и будут ввергать пациента в еще больше одиночество и расстройство, а сами мы будем испытывать все больше трудностей при восстановлении психики пациентов.

Ведь как мы порой работаем? Взять психотерапевтическую группу. Психотерапевт пытается объединить «группу» и сформировать контекст работы, в котором «Я» пациентов можно выделить, обозначить, укрепить. Сделать так, чтобы пациенты это свое «Я» осознали, пережили бы, выделили, стали бы уважать, ценить и защищать. А что зачастую делает при этом персонал? Не вникая в процесс, не видя ни процесса, ни даже психотерапевта, иногда не выходя из «сестринской», одной фразой: «эй, такие то и такие пошли за обедом; на процедуры», вырывают пациентов из психотерапевтического процесса, разрушая в 5 секунд получасовые и часовые усилия психотерапевта. Сестры не дают возможности пациентам сделать выбор идти ли за обедом или работать с психотерапевтом. Напротив, они показывают им, что у них нет выбора. Они показывают, что «Я» пациентов в сравнении с обедом (едой) или в сравнении с процедурами (таблеткой) это такое «фи», что и думать не о чем. И вся психотерапия это тоже такое… «мэроприятие», что его можно  засунуть в… «одно место», ну, разве что для заполнения пауз между различными процедурами и обедом оставить. 

Один психотерапевт это терпит, другой может рявкнуть, третий разговаривает, просит, убеждает. Персонал может продолжать делать это в первом случае, плакать, выслушивать и… продолжать делать это же во втором и третьем случаях. Потому что персонал включен в отлаженный за десятилетия рутинный, старорежимный процесс, в котором «Я» пациента это действительно «фи» и ему там места нет. Ему нигде места нет, этому бедному, неприкаянному «Я» пациента – да и что мы хотим, ведь оно же из виртуального пространства и его часто не видно, и оно не всем понятно и подвластно, кто-то его вообще фантазией считает, а пациентам предлагает засунуть его туда, куда они «сами знают».

Душа, «Я», индивидуальность, субъективность, достоинство – это все штуки для помогающих специалистов пока что виртуальные, на любителя, попсихологизировать, потеоритизировать, с трибуны о нем сказать, в книжках ученых упомянуть. В законе о психиатрической помощи таких понятий нет, в указах и других нормативных документах тоже нет, в практической работе это больше экзотика. Здесь реальны лишь часы, цифры, ставки, сроки, дозы, схемы и таблетки. Рис.2

 

 

 

 

Рис.2