РУБРИКА:  МЕДВУЗЫ \ ВВЕДЕНИЕ В МЕДИЦИНСКУЮ ПСИХОЛОГИЮ И МЕДИЦИНСКУЮ ПЕДАГОГИКУ (ОБЩАЯ ПСИХОЛОГИЯ И ПЕДАГОГИКА, СОЦИАЛЬНАЯ И ВОЗРАСТНАЯ ПСИХОЛОГИЯ)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предисловие

 

Каждый больной человек должен взять на себя опре­деленную ответственность за выздоровление, избавление от болезни или инвалидности — такова главная идея кни­ги. Она не нова, но мало кто из авторов смог полно и глубоко выразить то, что лежит в основе этой идеи. Норман Казинс — не врач, но его открытия были при­няты медиками с большим энтузиазмом. В этой книге он объясняет природу стресса, способность человеческой психики мобилизовать внутренние ресурсы организма для борьбы с болезнью. Его выводы уже подтверждены дан­ными, полученными в исследовательских центрах.

В любой книге, рассказывающей о феномене исцеле­ния, обязательно говорится и о долгожительстве. «Ана­томия болезни» — не исключение, но здесь также подчер­кивается, что важно не только количество прожитых лет, но и качество жизни. В современном обществе просмат­ривается тенденция общего увеличения продолжитель­ности жизни. Так, по данным Комиссии социального страхования США, в 1976 году в стране было 10 700 стар­цев в возрасте 100 и более лет. Вероятно, в других странах соотношение количества долгожителей с общей численностью населения приблизительно такое же.

Надо сказать, что часто довольно трудно определить точный возраст долгожителей, поскольку дата рожде­ния не всегда известна или не точна. В США, например, достоверно установленное число столетних старцев на са­мом деле меньше 10 000.

Множество достаточно известных случаев свидетель­ствует о том, что долголетия можно достичь при самых разнообразных климатических и социальных условиях. В 1635 году в Лондон, к королю Карлу I был доставлен Томас Парр, которому, судя по церковным книгам, к то­му времени исполнилось 152 года. Старина Парр, как его ласково называли, удостоился чести присутство­вать на королевском обеде. Вскоре, еще находясь в Лон­доне, он умер. Вскрытие производил сам Уильям Гарвей (Уильям Гарвей (1578 - 1637) — великий английский ученый,            один из основоположников физиологии и эмбриологии; открыл большой и малый круги кровообращения.), который подтвердил, что органы Парра были «та­кими же здоровыми, как и в день его рождения». Гарвей объяснил смерть долгожителя неумеренностью в еде, чрезмерными возлияниями за королевским столом и за­грязнением воздуха в Лондоне.

Воздух в Париже в XIX веке был, конечно, не намного чище, чем в Лондоне XVII века. Однако знаменитый французский химик Мишель Эжен Шеврёль дожил до 103 лет, причем более 75 лет он жил во французской столице. С фотографии, сделанной в день столетнего юбилея Мишеля Эжена Шеврёля, смотрит крепкий, пол­ный энергии старик. Когда незадолго до смерти (ему уже минуло 103 года) Шеврёля спрашивали, как он себя чув­ствует, он пожаловался только на то, что немного устал от жизни. Последнюю научную работу он опубликовал в 99 лет.

Чарльз Тьерри родился в 1850 году и до 93 лет ра­ботал серебряных дел мастером в Кембридже (штат Массачусетс). Каждый день он совершал длительные за­городные прогулки; эту привычку он сохранил и в глубо­кой старости, когда уже перестал работать. В возрасте 103 лет он заболел гриппом. Врач Поль Уайт, лечив­ший Чарльза, настоял на том, чтобы больной возобновил прогулки в любую погоду. Тьерри выздоровел, но в воз­расте 108 лет умер от пневмонии, главным образом из-за собственной небрежности.

В 1960 году в нью-йоркскую клинику был доставлен (для изучения, поскольку это был редкий случай долгожительства) очень старый человек из горной деревушки в Колумбии. Ему явно было больше 100 лет, а судя по косвенным доказательствам, даже около 150. Всю жизнь он провел в горах, вдали от цивилизации. Он был невы­сокого роста, очень подвижный, разговорчивый (говорил он по-испански). Сам могу подтвердить это, так как ле­жал с ним в одной палате — только я был тяжело болен, а старик находился в клинике в качестве гостя: его жиз­нерадостности я бесконечно завидовал. В своей книге «Этюды о природе человека», опубликованной в 1904 го­ду, И. И. Мечников описывает многих долгожителей, ко­торых он изучал в России и во Франции. Большинство из них сохраняли бодрость и активность, но так же, как и Шеврёль, жаловались на «усталость от жизни», которая, видимо, сродни утомлению, какое мы обычно ощущаем после длинного, насыщенного событиями дня.

То, что задолго до появления современной научной медицины существовали долгожители, отличавшиеся здо­ровьем, бодростью, активностью, доказывает, что потен­циальная продолжительность жизни человека превосхо­дит библейские 70 лет и что можно прожить долгую жизнь, не обращаясь к врачам. Конечно, большое значе­ние имеет и наследственная предрасположенность.

Доктор Александр Лиф из Гарвардского медицин­ского института провел обширные клинические и социо­логические исследования долгожителей в разных уголках земного шара. Эти исследования позволили ему сделать вывод, что долголетие связано с умеренным, хорошо сба­лансированным питанием, физической активностью и участием в общественных делах до глубокой старости. Так называемая спокойная старость, похоже, не самый лучший путь к долголетию.

На первый взгляд может показаться, что долгожители, не нуждающиеся в медицинской помощи, не имеют ника­кого отношения к теории Нормана Казинса, утвержда­ющей, что больные должны разделять с врачом ответ­ственность за свое выздоровление. Лично я тем не менее убежден: дожить до глубокой старости может только тот, кто обладает эмоциональными и психическими качест­вами, способствующими выздоровлению (именно такими качествами отличается Норман Казинс); должна быть воля к жизни, мобилизующая все естественные меха­низмы и все скрытые резервы организма для сопротив­ления болезни.

Несмотря на то, что условия нашей жизни измени­лись — стали более урбанизированными, генетическая ос­нова осталась прежней, такой же, как у наших предков из каменного века. Следовательно, биологически мы ни­когда не сможем полностью приспособиться к постоянно изменяющейся окружающей среде. Как подчеркивает Ка­зинс, где бы мы ни были и что бы мы ни делали, мы не­избежно подвергаемся воздействию многообразных физи­ко-химических и биологических факторов, способных выз­вать болезни. Мы выживаем только потому, что наш ор­ганизм обладает «встроенными» биологическими и психо­логическими механизмами, дающими нам возможность адаптироваться. Адаптационные реакции организма мо­гут быть такими сильными, что большинство отрицательных воздействий не приводит к болезни. Если же все-таки болезнь возникает, реакция адаптации, как правило, обеспечивает выздоровление без вмешательства врача. В древности лекарям была настолько знакома эта спо­собность организма избавляться от болезни, что они назвали ее «врачующей силой природы».

В своей книге «Анатомия болезни» Норман Казинс отождествляет естественные механизмы регенерации с теми процессами, которые помогают организму вернуться к «нормальному» состоянию. Эти процессы Уолтер Кеннон (Уолтер Кеннон (1871 – 1945) —американский физиолог, профес­сор Гарвардского университета, член Национальной академии наук США, президент американского физиологического общества. Опублико­вал свыше 100 научных работ о нейрогуморальной регуляции функ­ций организма, роли центральной нервной системы в формировании эмоций и поддержании гомеостаза. Им создано учение о гомеостазе как о «саморегуляции физиологических процессов») назвал «гомеостатическими реакциями» (гомеостаз — относительное динамическое постоянство внутрен­ней среды (крови, лимфы, тканевой жидкости) и устойчивость основ­ных физиологических функций (кровообращения, дыхания, терморегу­ляции, обмена веществ и т. д.) организма).

«Врачующая сила природы» — явление более слож­ное. Реакция организма на вредное воздействие внешней среды редко бывает просто гомеостатической. Чаще в ре­зультате многократного воздействия неблагоприятного фактора возникают стойкие изменения, позволяющие ор­ганизму приспособиться к условиям жизни. Например, образование новой ткани (шрама) на месте раны — не только гомеостатическая реакция. Зарубцевавшаяся ткань обладает большей способностью сопротивляться вредному воздействию. Выздоровление после инфекцион­ной болезни сопровождается обычно стойкими изменени­ями в клетках, что способствует повышению иммунитета к этой инфекции. У людей, лишившихся руки или ноги или потерявших зрение, развиваются компенсаторные на­выки, которые помогают жить в новых условиях. В по­добных случаях реакция организма на воздействие не­благоприятных факторов носит характер не просто гомео­статической регуляции, а скорее долговременной адап­тации, которая достигается за счет компенсаторных из­менений в организме — как физических, так и психи­ческих.

Но независимо от того, имеет ли место просто гоме­остатическая регуляция или долговременная адаптация, механизмы «врачующей силы природы» настолько эффективны, что многие болезни проходят сами по себе. Ко­нечно, лечение ускорит процесс выздоровления, но, как подчеркивает Норман Казинс, выздоровление в конечном счете зависит от того, сможет ли пациент мобилизовать внутренние ресурсы организма и «включить» механизмы сопротивляемости. Здесь-то и кроется объяснение того загадочного факта, что во всех древних примитивных обществах всегда были врачеватели, излечивавшие даже такие заболевания, для борьбы с которыми еще несколь­ко десятилетий назад медицина не могла предложить эффективного средства.

В книге Казинс ссылается на Уильяма Ослера (Уильям Ослер (1849 –1919) — терапевт, видный деятель медици­ны Канады, США и Великобритании, профессор кафедры внутренних болезней Оксфордского университета. Автор свыше 700 научных работ. Его «Руководство по внутренней медицине» (переведенное и изданное у нас в стране в 1928 году) в течение многих десятилетий было на­стольным пособием клиницистов), од­ного из величайших врачей мира, который в своих лек­циях повторял студентам, что большинство лекарств и других методов лечения, используемых врачами, как пра­вило, пользы не приносит. Ослер пользовался блестящей репутацией, когда руководил стационаром клиники Джона Гопкинса в Балтиморе. Он не переставал утверж­дать, что выздоровление пациентов, которых он наблю­дал, происходило благодаря не только лечению, но в большей степени благодаря вере людей в избавление от болезни и доверию к медицинскому персоналу. Став впо­следствии профессором Оксфордского университета, Ос­лер неоднократно высказывал убеждение: успех врача зависит главным образом от его человеческих качеств и поведения. В статье «Вера, которая исцеляет» (1910 год) он писал: «Результаты работы в клинике Джона Гопкинса меня порадовали. В клинике царила ат­мосфера оптимизма, сестры подбадривали пациентов — все это способствовало их выздоровлению. О таком от­ношении к больному говорили еще врачи древности, на­пример Эскулап». Употребляя выражение «вера исцеля­ет», Ослер имел в виду воздействие психологических факторов, «включающих» восстановительные механизмы «врачующей силы природы», которые способствуют само­исцелению.

Эффективность «исцеляющей веры», которую Ослер считал одним из условий выздоровления, признал даже доктор Уильям Вэлч, один из основоположников научной медицины в США. Он так писал о своем отце — враче, практиковавшем в Норфолке (штат Коннектикут):

«Когда он входил в комнату к больному, пациент сразу чувствовал себя лучше. От него исходила, каза­лось, какая-то исцеляющая сила; часто не лечение, а само его присутствие исцеляло». Знаменитое высказыва­ние Фрэнсиса Пибоди: «Секрет излечения больного — это забота о нем» еще раз подчеркивает, что внимательное отношение врача к пациенту способно избавить от не­дуга.

Во все века людей с успехом лечили разные шаманы, знахари, лекари. Это можно объяснить тем, что любой организм обладает способностью к самоисцелению, при­сущей всем формам жизни, и в первую очередь чело­веку.

Хотя механизмы спонтанного выздоровления людей, страдающих некоторыми физическими заболеваниями, не вполне ясны, можно предположить, что действуют они через психосоматические системы. При этом в орга­низме есть ограниченный набор ответных реакций на са­мые разнообразные, не имеющие между собой ничего общего методы лечения — будь то транквилизаторы или воздействие рук экстрасенса, йога или хорошие взаимо­отношения доктора и пациента.

Норман Казинс постоянно подчеркивает, что психи­ческий настрой и отношение пациента к болезни имеют огромное влияние на ее течение, и иллюстрирует это примерами.

Защита организма от инфекции в значительной сте­пени зависит от механизмов гуморального и клеточного иммунитета. Психическое состояние может влиять на эти механизмы, и это подтверждено экспериментально. Про­ба Манту состоит в следующем: подкожно вводят тубер­кулин (препарат, получаемый из культур бактерий тубер­кулеза), чтобы определить возможную реакцию ор­ганизма на туберкулезную инфекцию. Установлено, что гипнотическое внушение может «стереть» проявление пробы Манту на коже. Это является веским доказатель­ством влияния психического состояния на физическое. Реакция организма на пробу Манту принадлежит к тому типу реакций, который ученые назвали «клеточным им­мунитетом». Поскольку эта форма иммунной реакции иг­рает существенную роль в повышении сопротивляемости организма таким серьезным инфекционным заболевани­ям, как туберкулез (и, возможно, рак), есть все основания считать, что состояние психики пациента может вли­ять на ход болезни.

Зависимость физиологических процессов от психи­ческого состояния показывает результат обследования преподавателя, у которого при одной мысли о том, что он должен читать лекцию, замедлялось усвоение жиров. Установлено, что жиры усваиваются хуже вследствие любых нарушений жизненного ритма.

Давно известно, что эмоциональное состояние влияет на секрецию определенных гормонов, например гормо­нов щитовидной железы и надпочечников. Не так давно было обнаружено, что гипофиз выделяет неизвестные до сих пор химически связанные гормоны, которые полу­чили название эндорфинов. Некоторые из них действуют как наркотические препараты, притупляющие или сни­мающие боль, — блокируются не только механизмы боли, но также тормозится эмоциональная реакция на боль, и, следовательно, человек испытывает меньше стра­даний. Поэтому естественно предположить, что психи­ческий настрой может влиять на выделение эндор­финов, — как и в случае с другими гормонами.

Норман Казинс прав в том, что большая часть бо­лезней проходит сама собой. Однако есть и те, которые требуют лечения. Только врач может поставить верный диагноз, основываясь на объективных данных. И только врач должен назначать лекарства. Кроме того, многие заболевания, например, такие, как гипертония или арт­рит, нельзя излечить полностью, но существующие сейчас методы — терапевтические или хирургические — устра­няют некоторые симптомы, в результате организм че­ловека, страдающего этими недугами, может функциони­ровать более или менее нормально. Лечение — это только один аспект медицинской помощи; часто задача врача заключается в том, чтобы облегчить страдания паци­ента.

Что понимать под «хорошими взаимоотношениями врача и пациента»? Такие отношения могут склады­ваться по-разному. Скажем, пациент полностью полага­ется на авторитет врача, так же как ребенок на автори­тет отца. Во многих ситуациях такой тип взаимоотноше­ний необходим: например, в трудных случаях диагности­рования или при использовании специфических методов лечения. Так, когда у меня было тяжелое заболевание, единственное, что мне оставалось, — последовать строгим рекомендациям врача и принимать антибиотики, так как только таким образом можно было избавиться от этой болезни, раньше считавшейся неизлечимой. Если пациент целиком доверяет врачу, то это, вероятно, способствует более эффективному действию механизмов самоисцеле­ния и человек быстрее выздоравливает.

Однако похоже, что слепая вера в авторитет врача пошатнулась. Не один Казинс считает, что пациент и врач должны вместе искать пути исцеления. В журнале «Человек и медицина» (летний выпуск за 1977 год), ре­дактором-консультантом которого является Норман Казинс, профессор Э. Гинзбург из Колумбийского универ­ситета писал: «Никакие изменения в системе здравоох­ранения не вызовут улучшения, пока сами граждане не возьмут на себя ответственность за собственное здо­ровье. Приобщение людей к здоровому образу жизни, продуманные меры по профилактике, включающие разъяснительную работу, дадут существенный эффект».

В общем, до сих пор людям предлагали отказаться от курения, рационально питаться, выполнять физические упражнения, не слишком быстро водить машину. Казинс шире подходит к этой проблеме. Он считает необходимым взаимодействие врача и пациента. Ответственность не должна ограничиваться навыками здорового образа жизни; если человек заболел, то он должен иметь воз­можность выбора метода лечения. С моей точки зрения, сейчас мало кто с пользой для здоровья может взять на себя такую роль, разве что он будет объективно оцени­вать эффективность лечения. С другой стороны, непо­средственное участие в лечении, поиск путей исцеления, будь то смех или мобилизация воли к жизни, как в исто­рии Нормана Казинса, помогают активизировать при­родные защитные механизмы организма пациента.

Не следует воспринимать книгу Нормана Казинса как вызов научной медицине и сомнение в ее состоятель­ности. Он вовсе не ратует за возвращение к знахарству, хотя и испытывает глубокое уважение к старомодному семейному врачу. Лично я всегда чувствовал, что един­ственный недостаток научной медицины в том, что она недостаточно научна. Подлинно научной она станет толь­ко тогда, когда врачи и пациенты научатся управлять «врачующей силой природы». Книга Нормана Казинса «Анатомия болезни с точки зрения пациента» должна им в этом помочь.

 

 

Глава 1. Анатомия болезни с точки зрения пациента

 

В этой книге рассказывается о серьезной болезни. Много лет мне не хотелось об этом писать, потому что я боялся вселить ложную надежду. К тому же я знал, что единичный случай мало что значит в серьезных медицин­ских исследованиях и расценивается часто как «анекдо­тичный». Однако упоминания обо мне время от времени появлялись в широкой прессе, в том числе и медицин­ской. Я получал письма, где меня спрашивали, правда ли, что я с помощью смеха избавился от болезни, кото­рая чуть не сделала меня калекой и которую врачи считали неизлечимой. Поэтому я решил, что надо подроб­но рассказать об истории моей болезни.

В августе 1964 года я вернулся домой из заграничной командировки и почувствовал легкое недомогание. Сна­чала повысилась температура, появилась ломота во всем теле. Мое состояние быстро ухудшалось, через неделю уже стало трудно поворачивать шею, ходить, шевелить пальцами, поднимать руки. СОЭ (скорость оседания эритроцитов) подскочила выше 80. Анализ СОЭ очень простой, но самый необходимый при установлении диаг­ноза. Суть его в том, что скорость, с которой оседают эритроциты (измеряется в миллиметрах в час) обычно прямо пропорциональна силе воспалительного процесса. При обычной простуде или гриппе СОЭ повышается до 30, иногда до 40. Когда СОЭ поднимается до 60 – 70 — это значит, что заболевание довольно серьезное. Меня госпитализировали, когда СОЭ достигла 88. Через не­делю было уже 115, а это считается признаком крити­ческого состояния.

В больнице мне делали и другие анализы; некоторые из них, мне показалось, скорее были нужны для под­тверждения возможностей лаборатории, чем для провер­ки состояния пациента. Я был поражен, когда в один и тот же день лаборанты из четырех разных лабораторий взяли у меня на различные биохимические анализы целых четыре больших пробирки крови из вены. Мне казалось необъяснимым и безответственным то, что кли­ника не может скоординировать проведение анализов, чтобы брать кровь у пациента только один раз. Даже здоровому человеку вряд ли пойдет на пользу, если у него выкачают сразу большое количество крови. Когда на следующий день лаборанты пришли за новой порцией крови, я отказался и прикрепил на дверях своей палаты записку, в которой говорилось, что я буду сдавать кровь на анализы только один раз в три дня и надеюсь, что одной пробирки хватит на все.

С каждым днем я все больше убеждался, что больни­ца — не место для серьезно больного человека. Порази­тельное пренебрежение основами санитарии и гигиены; условия, в которых стафилококки и другие патогенные микроорганизмы могут быстро распространяться; слиш­ком частое (а иногда и беспорядочное) использование рентгена; неоправданное применение транквилизаторов и сильных болеутоляющих препаратов (скорее для удобст­ва медперсонала — так легче справиться с тяжелыми больными); система, при которой клинические процедуры ставятся на первое место, а отдых и покой пациентов — на последнее (хотя длительный сон для любого боль­ного не такой уж частый подарок, и нельзя его преры­вать по прихоти медперсонала!) — все эти и еще многие другие недостатки сегодняшней больницы заслуживают серьезной критики.

Но, пожалуй, что мне больше всего не нравилось, так это больничное питание. Не то чтобы рацион был беден и не сбалансирован, но мне казалось совершенно недопус­тимым изобилие рафинированных продуктов, в том числе содержащих консерванты и вредные красители. Белый хлеб, приготовленный из рафинированной муки с добав­лением химических размягчителей, подавался в изобилии к каждому блюду. Овощи были, как правило, переварены и поэтому практически лишены питательной ценности.

Врач не настаивал, если я отказывался от процедур, проводимых в клинике. Мне очень повезло, что моим вра­чом был человек, который мог представить себя на месте пациента. Доктор Уильям Хитциг поддержал меня, когда я предпринял решительные действия, чтобы отразить на­тиск лаборантов, жаждущих моей крови.

Мы были близкими друзьями больше двадцати лет, и он знал о моем интересе к медицине. Мы часто об­суждали статьи, опубликованные в медицинской прессе. Он не собирался скрывать от меня ничего, что касалось моей болезни, передавал мнения различных специа­листов, вызванных им на консультацию. Они не пришли к единому мнению. Одно было признано всеми: я страдаю коллагенозом — болезнью соединительной ткани (к коллагенозам относятся все болезни артритного и ревмати­ческого характера). Коллаген — это волокнистое вещест­во, которое связывает клетки. Одним словом, я стано­вился неподвижным, уже с трудом шевелил руками и ногами и поворачивался в постели. На теле появились узелки, утолщения, затвердения под кожей — это указы­вало на то, что поражен весь организм. В самый тяже­лый момент болезни у меня почти не размыкались че­люсти.

Доктор Хитциг вызвал экспертов из реабилитационной клиники Говарда Раска в Нью-Йорке. Они подтвер­дили и уточнили диагноз: анкилозирующий спондилоартрит (болезнь Бехтерева) (болезнь Бехтерева (анкилозирующий спондилоартрит) — бо­лезнь из группы коллагенозов, характеризующаяся преимущественным поражением суставно-связочного аппарата позвоночника (часто и ко­нечностей), а также вовлечением в процесс внутренних органов (сердце, аорта, почки)). Это означало, что соедини­тельная ткань в позвоночнике начала разрушаться.

Я спросил доктора Хитцига, каковы мои шансы на полное выздоровление. Он откровенно признался, что один из специалистов сказал ему: у меня один шанс из пятисот. Этот же специалист заметил, что лично он ни­когда не сталкивался со случаями выздоровления при по­ражении практически всего организма.

Это заставило меня крепко призадуматься. До сего времени я предоставлял докторам беспокоиться о моем состоянии. Но теперь я сам должен действовать. Мне бы­ло абсолютно ясно, что, если я собираюсь стать одним из пятисот, лучше самому что-то предпринимать, а не быть пассивным наблюдателем.

Я спросил доктора Хитцига, чем вызвано мое состоя­ние. Оказалось, что спровоцировать болезнь мог целый ряд причин, например отравление тяжелыми металлами или осложнение после стрептококковой инфекции.

Я тщательно проанализировал все события, непосред­ственно предшествовавшие болезни. Я ездил в Советский Союз в качестве руководителя американской делегации по проблемам культурного обмена. Конференция про­ходила в Ленинграде, а потом мы отправились в Москву, где у нас были дополнительные встречи. Гостиница располагалась в жилом квартале, я жил в номере на вто­ром этаже. Каждую ночь под окнами громыхали дизель­ные грузовики, так как неподалеку круглосуточно ве­лось строительство жилого дома. Дело было летом, и окна были открыты настежь. Я плохо спал по ночам и утром меня даже подташнивало. В последний день пре­бывания в Москве, уже в аэропорту, я попал прямо под струю выхлопных газов, когда рядом с нами развернулся реактивный самолет, выруливающий на стартовую по­лосу.

Вспомнив все это, я подумал: а не стало ли то, что я подвергался действию выхлопных газов, содержащих уг­леводороды, причиной, вызвавшей болезнь? Если так, то правы врачи, предполагавшие отравление тяжелыми металлами. Однако в этой прекрасной теории был один изъян. В поездке меня сопровождала жена, и она оста­лась здоровой. Возможно ли, что только на меня подейст­вовали выхлопные газы?

Когда я проанализировал все еще раз, то решил, что есть, по всей видимости, два объяснения. Одно связано с повышенной чувствительностью. Другое — с тем, что я мог быть в состоянии адреналинового истощения и у моего организма не хватило сил справиться с отравлени­ем, тогда как в организме жены иммунная система функ­ционировала нормально. Сыграл ли недостаток адрена­лина свою роль в заболевании?

Я снова тщательно перебрал в памяти все события, предшествовавшие болезни. В Москве и Ленинграде сос­тоялось много встреч, кроме тех, что были запланиро­ваны. Заседания проходили ежедневно. Я допоздна за­сиживался за бумагами: работа председателя комиссии требовала напряженного внимания. Последний вечер в Москве был особенно тяжел, по крайней мере, для меня. Глава советской делегации устраивал прием в нашу честь на даче, в 35 – 40 милях от города. Меня попросили при­ехать на час раньше, чтобы рассказать советским деле­гатам о тех американцах, которые будут на обеде. Рус­ские очень хотели устроить все наилучшим образом, что­бы мы чувствовали себя как дома, и думали, что моя информация поможет им проявить максимум любезности к гостям.

Меня предупредили, что машина заедет за мной в гос­тиницу в 15.30. Времени доехать до дачи было вполне достаточно, так как русские коллеги собирались к пяти часам вечера. Члены американской делегации должны были прибыть в 18 часов.

Однако именно в 6 часов вечера выяснилось, что я нахожусь далеко за городом и еду в совершенно другом направлении от Москвы. Шофер неправильно понял, куда ехать, и в результате мы оказались в 80 милях от нуж­ного нам места. Возвращаться надо было через Москву. Водителя учили ездить осторожно, и он не собирался наверстывать упущенное время. Всю дорогу я мечтал, чтобы за рулем сидел шофер, который хотел бы доказать, что автомобильные гонки, как и бейсбол, родились в Рос­сии. Но, увы... Мы появились на даче только в 9 часов вечера. Хозяйка была в отчаянии. Суп подогревали де­сять раз. Я был выжат, как лимон. А на следующий день — долгий перелет обратно в Штаты. Самолет был переполнен. Когда мы приземлились в Нью-Йорке, прошли через перегруженную таможню и добрались до Коннектикута, у меня уже ломило все тело. Через неделю я попал в больницу.

Проанализировав все, что испытал за рубежом, я по­нял, что нахожусь, вероятно, на правильном пути в по­исках причины заболевания. Я все больше убеждался: выхлопные газы на меня подействовали, а на мою же­ну — нет, потому что я был переутомлен, испытывал ад­реналиновое истощение, понизившее сопротивляемость моего организма.

Предположим, моя гипотеза правильна. Тогда необ­ходимо добиться, чтобы надпочечники снова стали функ­ционировать нормально и восстановилось то, что Уол­тер Кеннон назвал гомеостазом.

Я знал: для того, чтобы бороться с артритом (да, собственно, и с любой другой болезнью!), особенно в тя­желой форме, эндокринная система и, главное, надпочеч­ники должны работать на полную мощность. В одном медицинском журнале я прочел, что у женщин во время беременности уменьшаются проявления артрита или дру­гих ревматических симптомов, потому что в этот период железы внутренней секреции полностью активизированы.

Как же мне добиться, чтобы надпочечники и вся эндо­кринная система снова стали нормально функциониро­вать? Я вспомнил, что лет десять назад или еще раньше читал классическую работу Ганса Селье «Стресс жизни». Селье доказал: адреналиновое истощение может быть вызвано эмоциональным напряжением, таким, как разд­ражение или сдерживаемый гнев. Он детально проанали­зировал негативное влияние отрицательных эмоций на биохимические процессы в организме.

У меня возник вопрос: а как влияют положительные эмоции? Если отрицательные вызывают нежелательные изменения в организме, не могут ли положительные эмо­ции благоприятно воздействовать на биохимические про­цессы? Не может ли любовь, надежда, вера, смех и воля к жизни стать лучшим лекарством? Или могут про­исходить химические изменения только в худшую сто­рону?

Ясно, что заставить «работать» положительные эмо­ции совсем не просто, как, скажем, нажать кнопку вы­ключателя. Но разумный контроль над ними мог бы дать благотворный физиологический эффект. Иногда доста­точно просто заменить тревогу верой в жизнь.

В голове у меня начал вырисовываться план, я при­думывал, где искать целительные положительные эмоции, и мне захотелось обсудить его с моим врачом. По-види­мому, для проведения моего эксперимента были необхо­димы как минимум два условия. Во-первых, если лекар­ства, которые я принимал, хоть в какой-то степени ток­сичны, план вряд ли осуществится. Во-вторых, я знал, что мне следует подыскать себе другое место для лече­ния, где бы я мог испытывать положительные эмоции и оптимистично смотреть на жизнь. В больнице это было невозможно.

Давайте подробнее рассмотрим каждое из этих усло­вий.

Во-первых, лекарства. Упор делался на болеутоля­ющие препараты — аспирин, бутадион, кодеин, колхи­цин, а также на снотворные. Аспирин и бутадион при­менялись в качестве противовоспалительных средств, и их прием считался терапевтически оправданным. Но я не знал, токсичны ли они. Выяснилось, что у меня повы­шенная чувствительность практически ко всем лекарст­вам, которые я принимал. В больнице мне давали макси­мальные дозы: 26 таблеток аспирина и 12 таблеток бутадиона в день. Стоит ли удивляться, что у меня все тело покрылось крапивницей и зуд был так мучителен, как будто меня день и ночь грызли миллионы красных муравьев. Было неразумно ожидать положительных сдвигов в организме, пока его отравляли лекарствами.

Один из моих коллег прочитал соответствующие мате­риалы в медицинских журналах и выяснил, что такие лекарства, как аспирин и бутадион, ложатся тяжелым бременем на надпочечники. Выяснилось также, что бутадион — один из самых сильнодействующих совре­менных препаратов. Прием его может привести к появле­нию крови в стуле, вызвать непереносимый зуд и бессон­ницу, плохо подействовать на костный мозг.

У аспирина, конечно, репутация лучше, по крайней мере, среди широкой публики. Распространено мнение, что аспирин почти безвреден. Однако, когда я углубился в изучение публикаций в специализированных журналах, я обнаружил, что аспирин — весьма сильное лекарство и его надо употреблять осторожно. То, что аспирин можно купить в неограниченном количестве без всякого рецепта и принимать без врачебного контроля, совершен­но неправильно. Даже незначительная доза аспирина мо­жет вызывать внутренние кровотечения. Статьи в меди­цинской прессе свидетельствуют, что вещества, входящие в состав аспирина и бутадиона, нарушают процесс свертывания крови.

Эти мысли пугали. Неужели аспирин, в течение мно­гих лет считавшийся универсальным лекарством, на са­мом деле приносит вред?

История медицины изобилует примерами, когда ка­кие-то лекарства и методы лечения были долго популяр­ны. Но потом становилось известно, что они приносят больше вреда, чем пользы. Веками, например, доктора верили, что кровопускание очень важно для скорейшего выздоровления практически от любой болезни. А в сере­дине XIX века обнаружили, что кровопускания только ослабляют пациента. Большая потеря крови в результате подобного лечения ускорила смерть Джорджа Вашинг­тона.

Я понял: тот факт, что мы живем во второй половине XX века, вовсе не является гарантией того, что лекар­ства и методы лечения безопасны. К счастью, челове­ческий организм настолько вынослив, что смог вынести все виды когда-нибудь прописанных врачом средств — от ледяной купели до конского навоза.

Предположим, я перестану принимать аспирин и бута­дион. Как же тогда быть с болью? У меня все кости, особенно позвоночник и суставы, болели так, будто меня переехал грузовик. Я знал, что на боль может влиять от­ношение к ней. Большинство людей впадают в панику от малейшей боли. Со всех сторон их атакуют рекламные объявления о различных обезболивающих пилюлях; чуть где закололо или заломило, они тут же глотают какое-нибудь модное лекарство. Мы ничего не знаем о боли и поэтому редко способны справиться с ней. Боль — это сигнал о том, что в организме что-то не в порядке. Сигнал этот идет в мозг, и возникает ответная реакция. Пациенты, страдающие проказой (в современной терми­нологии — лепрой; лепра (проказа) — хроническая инфекционная болезнь, вызыва­емая палочкой лепры. Характеризуется медленно развивающимися по­ражениями кожи, периферической нервной системы, глаз и некоторых внутренних органов), молятся, чтобы им было ниспослано ощущение боли. Что делает проказу такой ужасной бо­лезнью? Именно то, что обычно не чувствуется никакой боли, даже когда травмированы конечности. Человек те­ряет пальцы на руках или на ногах, потому что его мозг не получает никаких предупреждающих сигналов.

Я готов был долго терпеть боль, лишь бы знать, что мое состояние улучшается, и организм способен предот­вратить дальнейшее разрушение соединительной ткани.

Еще одна проблема стояла передо мной — сильней­ший воспалительный процесс. Если прекратить при­нимать аспирин, как удастся справиться с воспалением? Я знал о том, какую пользу приносит аскорбиновая кислота в борьбе с целым рядом заболеваний — от брон­хита до сердечных болезней. Поможет ли она справиться с воспалительным процессом? Влияет ли витамин С не­посредственно на воспаление или служит пусковым ме­ханизмом для эндокринной системы, в частности для ак­тивизации надпочечников? Я искал ответа на вопрос: действительно ли аскорбиновая кислота играет жизненно важную роль в «подкормке» надпочечников?

Я читал, что витамин С способствует окислению (то есть насыщению кислородом) крови. При разрушении коллагена отмечается недостаточное или замедленное окисление — не является ли это еще одним аргументом в пользу аскорбиновой кислоты? Кроме того, согласно некоторым данным медицинских исследований, люди, страдающие от коллагеновых болезней, испытывают не­достаток витамина С. Не означает ли это, что организм использует большие количества витамина С в борьбе с разрушением коллагена?

Я захотел поделиться своими размышлениями с док­тором Хитцигом. Он внимательно выслушал и мои рас­суждения о причинах болезни, и мои непрофессиональные идеи о плане действий, осуществив который, я мог бы по­лучить шанс преодолеть все препятствия на пути к вы­здоровлению.

Доктор Хитциг высоко оценил мою волю к жизни. По его мнению, крайне важно было продолжать верить в ус­пех и надеяться на выздоровление. Он одобрил идею на­шего равноправного сотрудничества.

Сразу же, еще до того, как я покинул больницу, мы приступили к осуществлению нашего плана. Первая за­дача — использовать положительные эмоции для активи­зации биохимических реакций в организме. Надеяться, любить и верить — было для меня достаточно легко, но вот насчет смеха... Когда лежишь неподвижно, прико­ванный к постели, и каждая косточка, и каждый сустав ноют от боли — тут уж не до смешного.

Я разработал целую программу и считал, что лучше начать с комических фильмов. Аллен Фант, режиссер юмористической телевизионной программы, прислал не­сколько фильмов и кинопроектор. Медсестра получила инструкции, как показывать фильмы. Мы даже смогли достать несколько старых пленок братьев Маркс. Опусти­ли шторы и включили кинопроектор.

Сработало! Я с радостью обнаружил, что десять ми­нут безудержного, до коликов, смеха, дали анестезиру­ющий эффект, и это позволило мне поспать два часа без боли. Когда болеутоляющий эффект смеха прошел, мы снова включили кинопроектор. Иногда медсестра читала мне юмористические рассказы.

Насколько научно обоснованна была моя теория, что смех — так же как и вообще все положительные эмо­ции — повлияет на биохимические процессы, сдвинув их в лучшую сторону? Если смех в самом деле оказывает целительное действие, то можно сделать вывод (по край­ней мере, теоретически), что он усилит способность ор­ганизма бороться с воспалением. Поэтому у меня про­веряли СОЭ непосредственно перед «сеансом» смеха и через несколько часов после серии «сеансов». Каждый раз показатель снижался как минимум на пять единиц. Само по себе уменьшение было несущественным, но важно, что СОЭ продолжало неуклонно падать. Я был окрылен: теперь древняя теория «смех — хорошее лекар­ство» имела под собой физиологическую основу.

Был, однако, один отрицательный эффект моего увле­чения смехом — я мешал другим пациентам. Но вскоре мне сняли номер в гостинице, куда я и перебрался.

Здесь я с удовольствием обнаружил первое неожидан­ное преимущество: номер в гостинице стоил втрое де­шевле, чем пребывание в больнице. Остальные выгоды были неисчислимы. Меня никто не будил, чтобы заста­вить принять ванну, поесть, проглотить лекарство, пере­менить простыни, сделать анализ или подвергнуть ос­мотру терапевтов. Я наслаждался безмятежностью и по­коем и был уверен, что одно это будет способствовать общему улучшению состояния.

А какое место в программе выздоровления занимала аскорбиновая кислота? Доктор Хитциг не возражал про­тив ее применения, хотя и рассказал о серьезных по­следствиях, описанных в научных статьях. Он также пре­дупредил меня о том, что при приеме больших доз аскор­биновой кислоты может нарушиться работа почек. Однако в данный момент я меньше всего заботился о почках — мне казалось, что, если сравнить больные почки с полной неподвижностью, стоит рискнуть. Я узнал у доктора Хитцига об известных ему опытах с большими дозами витамина С. Он подтвердил, что в клинике были случаи, когда пациенты получали до 3 граммов внутри­мышечно.

По этому поводу возникли вопросы. Непосредствен­ное введение аскорбиновой кислоты в кровоток (через внутривенное вливание) может обеспечить более эффек­тивное усвоение витамина, а вот сможет ли организм вы­держать вливание большой дозы витамина С? Я знал, что усваивается только определенное количество аскор­биновой кислоты, остальное выделяется с мочой (снова вспоминаются слова Кеннона о «мудрости» тела).

Ограничено ли усвоение аскорбиновой кислоты вре­менными рамками? Чем больше я размышлял об этом, тем ближе подходил к утвердительному ответу. А если, подумал я, вводить витамин через капельницу, медленно, тогда ведь можно значительно увеличить дозу. Я решил начать с 10 граммов в сутки и довести до 25 граммов.

Доктор Хитциг был ошеломлен, когда услышал о 25 граммах. Такое количество намного превышало все зарегистрированные до сих пор дозы. Он напомнил о воз­можности отрицательного влияния не только на почки, но и на вены на руках. Более того, он не располагал дан­ными, подтверждающими, что организм даже за 4 часа «распорядится» огромной дозой аскорбиновой кислоты иначе, чем выделив ее излишки с мочой.

Однако я считал: игра стоит свеч — несколько вен перестанут функционировать, но зато я одолею невидимого врага, который разъедает соединительную ткань, а это гораздо важнее. Чтобы убедиться в том, что мы на правильном пути, сделали анализ крови на СОЭ до первой капельницы с 10 граммами аскорбиновой кислоты, а через 4 часа — второй анализ. СОЭ упала на целых 9 единиц! Я был на седьмом небе от счастья! Аскорбино­вая кислота действовала положительно. Так же, как и смех. Мощный комбинированный удар атаковал яд, раз­рушавший соединительную ткань. Температура понизи­лась, пульс больше не стучал, как бешеный.

Постепенно мы увеличивали дозу. На второй день вве­ли через капельницу 12,5 грамма аскорбиновой кислоты, на третий — 15 граммов и постепенно к концу недели до­вели ее количество до 25 граммов. Тем временем «про­грамма смеха» развертывалась в полную силу. Я прекра­тил принимать лекарства и снотворные. Ко мне вернулся сон — благословенный, естественный сон без боли! Я спал безмятежно, как младенец, а на восьмой день мог без боли шевелить большими пальцами. Цифра СОЭ продолжала снижаться. Я не верил своим глазам: утол­щения и узлы на шее и на тыльной стороне ладоней, ка­залось, начали уменьшаться. Я уже не сомневался, что добьюсь своего и верну здоровье. Я мог двигаться; невоз­можно описать, как прекрасно это ощущение!

Я вовсе не хочу сказать, что все мои болячки ис­чезли в мгновение ока. Еще много месяцев я не мог поднять руку, чтобы достать книгу с верхней полки. Пальцы мои не так ловко, как хотелось бы, передви­гались по клавишам органа. Шея едва поворачивалась, колени иногда дрожали и ноги подкашивались, я был вы­нужден носить время от времени специальный корсет. Но все же я достаточно оправился от болезни, чтобы вернуться к работе. Уже одно это было для меня чудом.

Выздоровел ли я полностью? Год от года подвижность увеличивалась. Боли в основном исчезли, остались лишь неприятные ощущения в коленях и в одном плече. Металлический корсет я сбросил за ненадобностью. Я не чувствовал больше мучительных приступов боли в кистях, когда ударял ракеткой по теннисному мячу или играл в гольф. Я уже мог скакать на лошади, не боясь упасть, и крепко держать в руках кинокамеру. Исполнилась моя мечта: я снова играл токкату и фугу ре минор Баха, хотя теперь руки были менее послушными. Шея моя снова поворачивалась во все стороны вопреки прог­нозам специалистов, которые считали, что процесс не­обратимый и мне придется примириться с тем, что шея будет малоподвижной.

Только через семь лет после болезни я получил науч­ные подтверждения о вреде аспирина при лечении коллагенозов. В одном из журналов были опубликованы ре­зультаты исследований, показавшие, что аспирин может препятствовать задержанию витамина С в организме. Подчеркивалось, что пациенты, страдающие ревматоидным артритом, должны принимать дополнительные дозы витамина С, поскольку, как установлено исследованиями, у них отмечается низкое содержание этого витамина в крови. Поэтому не удивительно, что мой организм смог усвоить большие дозы аскорбиновой кислоты без ослож­нений на почки или другие органы.

К каким же выводам я пришел?

Первое: желание жить — это не теоретическая абст­ракция, а физиологическая реальность. Воля пациента способна исцелить его.

Второе: мне невероятно повезло, что мой врач, доктор Хитциг, считал своей самой главной задачей под­держать веру больного в выздоровление и помочь ему мо­билизовать все естественные ресурсы — физические и психические — на борьбу с болезнью. Доктор Хитциг не воспользовался мощным и часто опасным арсеналом сильнодействующих лекарств, находящихся в распоряже­нии современного врача, когда убедился, что его пациент готов искать другие пути лечения. Он оказался также мудрым врачом и считал (хотя в этом я не совсем уве­рен) главным условием моего выздоровления то, что я сам включился в борьбу с болезнью.

Меня часто спрашивают, как я отнесся к «приговору» специалистов, утверждавших, будто моя болезнь про­грессирующая и неизлечимая.

Ответ прост. Я не поддался страху, отчаянию и па­нике, которые сопровождают болезни, не дающие, как кажется, шансов на выздоровление. Не буду делать вид, что я не понимал всей серьезности положения или что у меня всегда было веселое настроение и легко на сердце. Если лежишь неподвижно, не в силах пошевелить даже пальцем, то хочешь не хочешь, а задумаешься над за­ключением врачей — жизнь или смерть. Но в глубине души я знал, что у меня есть шанс, и был абсолютно уверен, что перевес будет на моей стороне.

Адам Смит в своей книге «Сила разума» рассказы­вает, как он, обсуждая мое выздоровление со своими друзьями-врачами, просил их объяснить, почему смех и аскорбиновая кислота победили болезнь. В ответ он ус­лышал, что ни смех, ни аскорбиновая кислота тут ни при чем и я, вероятно, выздоровел бы, даже если бы ничего не делал. Может быть, но, когда я лежал не­подвижно, мнение специалистов было отнюдь не таким.

Согласно объяснению некоторых врачей, на меня, оче­видно, благотворно подействовал эффект плацебо (об эффекте плацебо автор рассказывает в следующей главе). Та­кая гипотеза меня ничуть не смущает. Многие корифеи медицины предполагали, что вся история лекарств куда больше представляет собой историю эффекта плацебо, чем препаратов, действительно обладающих фармаколо­гической активностью. Например, кровопускания с по­мощью пиявок (только в 1827 году, после того как ее собственные запасы истощались, Франция импортиро­вала 33 миллиона пиявок), рвотные порошки, препараты из рога носорога, корней мандрагоры или порошка мумий — все они считались в свое время специфическими лекарствами и активно применялись на практике. Но со­временная медицинская наука доказывает, что, какими бы методы лечения ни были, их действие, скорее всего, основано на эффекте плацебо.

Еще не так давно медицинская литература сравни­тельно редко интересовалась феноменом плацебо. Но за последние двадцать лет интерес к нему повысился. Так, научные исследования в Калифорнийском университете (Лос-Анджелес) составили целый том статей о плацебо. На меня большое впечатление произвел доклад, в кото­ром упоминалось об исследовании Томаса Чалмерса из Медицинского центра Маунт Синай. В двух группах он проверял, можно ли использовать аскорбиновую кислоту как средство профилактики против простуды. В группе, получавшей плацебо, но считавшей, что это аскорбино­вая кислота, отмечалось меньшее количество простуд, чем в группе, принимавшей аскорбиновую кислоту, но считавшей, что получает плацебо.

Зажатый тисками болезни, я был абсолютно уверен, что внутривенные вливания аскорбиновой кислоты подействуют благотворно, — и так оно и было. Вполне воз­можно, что это лечение — как и все остальное, что я предпринимал, — основывалось на эффекте плацебо. Тут перед нами открываются широкие возможности. «Чудес­ные» исцеления, примерами которых изобилуют религии, говорят о способности человека активно противодейство­вать болезни. Слишком легко, конечно, уповать только на эти способности — в этом случае мощное здание совре­менной медицины можно заменить хижиной африкан­ского колдуна. Но стоит задуматься над заявлением Уильяма Риверса: «Характерная черта современной ме­дицины состоит в том, что психологические факторы больше не являются чем-то случайным, они сами стано­вятся предметом исследования, так что создаются усло­вия для развития системы психотерапевтических мето­дик».

Самое существенное, я считаю, — это биохимические процессы, вызванные волей к жизни. В 1972 году в Буха­ресте я посетил клинику Анны Аслан, одного из ведущих эндокринологов Румынии. Она убеждена, что существует прямая взаимосвязь между естественным желанием жить и химическим балансом в мозгу, что творчество — одно из проявлений воли к жизни — становится источником важных импульсов, образующихся в мозгу и стимулирующих гипофиз, что, в свою очередь, воздействует на всю эндокринную систему. Играет ли плацебо важную роль в этом процессе? Все это заслуживает серьезных исследований.

Мой лечащий врач укрепил мою веру в выздоровле­ние, считал меня равноправным партнером во всем, что было предпринято для исцеления. Он помог мне использовать всю мою энергию. Он, вероятно, не определил бы, каким образом вера в свои силы «включила» иммунологические механизмы и мобилизовала все ресурсы на борьбу со смертью. Доктор Хитциг расширил рамки традиционного подхода к лечению, оставаясь верным первой заповеди врача: «Не навреди».

Я научился верить в способности человека — даже когда прогнозы кажутся совершенно безнадежными. Жизненная сила — самая загадочная сила на Земле. Уильям Джеймс утверждал, что люди привыкли ограни­чивать себя пределами, которые сами себе ставят. Возможно, эти пределы расширятся, когда мы глубже позна­ем резервы человеческой психики.

 

Пишите на адрес:
info@medpsy.ru
medpsyru@gmail.com
"Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика"
ISSN 2309−3943
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций
свидетельство о регистрации СМИ Эл № ФС77-52954 от 01 марта 2013 г.
Разработка: Г. Урываев, 2008 г.
  При использовании оригинальных материалов сайта — © — ссылка обязательна.  

Яндекс цитирования Get Adobe Flash player